Те места, где королевская охота

— Мы с вами успеем об этом поговорить. А сейчас, простите, я несколько занят. — Человек–призрак — и ее собеседник из второго номера — улыбнулся и, еще раз поправив меха, выпрыгнул из кареты и захлопнул дверцу. Послышалось какое–то восклицание, щелкнул кнут, Наору толкнуло, и полозья кареты заскрипели по покрытым снегом камням мостовой.

Четверка лошадей понесла экипаж через площадь, по засыпающим улицам, замедлила бег у городской заставы и вылетела за город, на дорогу между заснеженных полей.

Наора поерзала, устраиваясь в блаженно–мягком тепле и откинулась на жестковатую спинку сидения. Она вздохнула и закрыла глаза. Что бы там ни было, но ее новая жизнь начиналась восхитительно.

С приключения.

3

Утро было позднее, очень солнечное, и Наора, несмотря на странные события прошедшей ночи, проснулась счастливая и совершенно довольная жизнью. Просыпаться очень не хотелось. Наора повертелась в постели, перемещаясь из лежачего в полусидячее положение, подоткнула под себя одеяло и стала осматриваться.

Спальня была вроде и не велика, но производила впечатление просторной. Видимо, из–за окна — оно было просто огромным, во всю стену. Сквозь тончайшие кружевные занавески виднелся заснеженный парк и за ним, вдалеке, закопчено–красные камни какого–то древнего замка. Мебели в комнате немного: столик, кресло, обтянутый замшей пуфик возле туалетного столика, ну и, разумеется, кровать; все было достаточно изящно, красиво, украшено золочеными арабесками и казалось очень богатым. Что касается кровати, то Наора, право же, не сильно удивилась бы, обнаружив, что она провела в ней всю ночь не одна — кровать была слишком хороша для одной!

С некоторой опаской Наора откинула одеяло и села, но, против ожидания, в комнате было тепло. Она усмехнулась про себя мысли, что с тех самых пор, как она ринулась в свое приключение, ее постоянно сопровождает тепло и забота. Укутанная теплыми мехами она ехала в карете — часа два–три, точнее сказать она не могла, задремала. Но когда таинственный покровитель в сером плаще помог ей выйти, карета стояла, а светать еще не начало. Не успевшую даже осмотреться, полусонную Наору проводили вот сюда, усадили в это самое кресло, сунули в руку кружку с теплым молоком — вот она так и стоит на столе полупустая — и оставили одну. Кто усадил, кто сунул и кто оставил, Наора понятия не имела, помнила только, что разделась и улеглась сама, автоматически. Одежду так и побросала как попало на кресло — вот она…

Тут Наора удивилась так, что даже невольно прикрылась одеялом и испугано оглянулась. Но нет, слава Небесам, никого за спиной у нее не было; Наора даже для уверенности похлопала рукой — пусто, никого в постели не было. Но не было на кресле и ее одежды.

Вместо нее в кресле аккуратно расположилось что–то тонкое, шелковое, полупрозрачное, что вовсе не походило на ее нижнюю рубашку из дешевого ситчика, в которой она за неимением ночной сорочки спала. Такого она в жизни не видела. Такого, она уверена, даже у Теоны не было!

Опасливо оглянувшись на дверь, Наора встала, сделав несколько шагов по теплому мягкому ковру пола, подошла к креслу, осторожно взяла пеньюар и, развернув, стала смотреть сквозь него. Она даже не сразу осмелилась прикинуть его на себя — это было тем более глупо, что пеньюар был приготовлен именно для нее, для кого же еще?!

А прикинув и взглянув на себя в зеркало, девушка испытала еще более странную неловкость: пеньюар и ее нижняя рубашка не то чтобы не сочетались одно с другим — они просто конфликтовали, враждовали друг с другом, будто сделаны были в разных мирах, и эти миры отталкивали, отторгали друг друга.

Небеса! Куда же она попала?

Не успела Наора подумать об этом, как в дверь негромко постучали, и ей ничего не оставалось, как броситься обратно в постель.

Стук повторился, и когда Наора неуверенно произнесла: «Да, да, войдите!», дверь открылась, и в комнату вошел тот самый человек, в котором она сначала заподозрила призрака театра, потом приняла за коварного искусителя, и наконец увидела в нем таинственного покровителя. Впрочем, сейчас он выступал явно в каком–то другом амплуа.

Он по–прежнему был в сером небогатом платье и в руках у него был столик для завтрака в постели, но на лакея он от этого похож не стал — столик с ароматно дымящимися судочками в его руках казался неуместным. И, наконец–то, Наора имела возможность его рассмотреть.

Был он не то чтобы высок, но за счет худощавости — не нездоровой худобы, а именно худощавости: жилистой, гибкой, какой–то даже благородной, — казался несколько выше среднего роста; лицо имел тоже обыкновенное для худых людей: вытянутое, узкое с прямым длинным носом, глубоко посаженными глазами и большим ртом — то есть скорее некрасивое, чем наоборот, но несмотря на это одновременно и неприметное, и внушающее симпатию даже при первом на него взгляде.

— Доброе утро, сударыня, — произнес человек знакомым уже тихим голосом.