Те слова, что мы не сказали друг другу

По обе стороны шоссе над кронами деревьев торчали столбы с прожекторами и стояли попарно, друг против друга, четыре смотровые вышки почти такой же высоты. Решетчатые ворота, которые смыкались за каждой пропущенной машиной, венчал щит с надписью «Мариенборнский пограничный контроль».

При первом осмотре их заставили открыть багажник. Таможенники обыскали сумки Антуана и Матиаса, и только тут Джулия вспомнила, что не взяла с собой никаких вещей. Затем им приказали проехать вперед, по узкому коридору между белыми жестяными будками, где им предстояла проверка документов. Офицер велел Матиасу остановить машину на обочине и следовать за ним. Антуан пробурчал, что вся их затея — чистое безумие, он с самого начала знал, чем это кончится, но Матиас напомнил ему их уговор во время «генеральной репетиции». Джулия взглядом спросила, что ей делать. Матиас взял наши паспорта — я все помню так ясно, как будто это было вчера, — и пошел следом за пограничником. Мы с Антуаном сидели и ждали и, хотя чувствовали себя ужасно одиноко в этой железной западне, все-таки не произнесли ни слова, помня о его распоряжениях. Некоторое время спустя Матиас вернулся в сопровождении военного. По его лицу ни Антуан, ни я не могли понять, что нас ждет. Молодой солдат по очереди внимательно рассмотрел нас, затем вернул паспорта Матиасу и знаком разрешил проезжать. Никогда в жизни, ни до ни после, я не испытывала такого страха перед чужим, враждебным окружением, такого чувства потерянности, которое леденило кровь, пронизывало до мозга костей. Машина медленно ползла в сторону следующего пропускного пункта; там она опять остановилась, и все началось по новой. Матиаса увели в глубь помещения, и, когда он наконец вернулся, мы поняли по его улыбке, что все в порядке, дорога на Берлин нам открыта. При этом нам запретили сворачивать с автострады.

* * *

Ветерок, гулявший по променаду старого монреальского порта, заставлял Джулию слегка поеживаться. Ее взгляд был по-прежнему прикован к мужскому лицу, возникшему из прошлого и запечатленному на белом листе бумаги, гораздо более белом, чем белая жесть будок, возведенных на границе, которая некогда разделяла две Германии.

* * *

Томас, я тогда не знала, что еду к тебе. Мы были так беззаботны, а ты — ты был еще жив.

Матиасу понадобился целый час, чтобы прийти в себя и снова запеть. Если не считать нескольких грузовиков, единственными машинами, которые они встречали или обгоняли на дороге, были «трабанты». Казалось, все жители этой страны сообща решили покупать одинаковые автомобили, чтобы избежать соперничества с соседями. Зато их «пежо-504», гордо мчавшийся по автостраде ГДР, производил фурор; не было водителя, который не присвистнул бы с восхищением при виде этой машины, когда она проносилась мимо.

Позади остались Шермен, Тиссен, Кёперниц, за ними промелькнул Магдебург и наконец Потсдам; до Берлина оставалось всего пятьдесят километров. Антуан объявил, что непременно должен сидеть за рулем в тот миг, когда они въедут в предместье. Джулия расхохоталась и напомнила друзьям, что это ее соотечественники освободили город почти пятьдесят пять лет тому назад.

— И сидят здесь до сих пор! — ехидно заметил Антуан.

— Вместе с французами! — так же ехидно парировала Джулия.

— Как же вы оба мне надоели! — заключил Матиас.

Все умолкли и так доехали до границы маленького анклава Западной Германии, внедренного в Восточную; они не произнесли ни слова до тех пор, пока не очутились в городе, и тут Матиас неожиданно провозгласил: «Ich bin ein Berliner!»[5]

10