Те слова, что мы не сказали друг другу

Энтони Уолш присел к письменному столу и набросал записку для Джулии. Затем позвонил в бюро обслуживания и попросил вызвать ему машину с шофером. Выйдя из комнаты, он спустился на седьмой этаж, подобрался на цыпочках к номеру дочери, сунул записку под дверь и быстро ушел.

— Улица Карла Либкнехта, 31, пожалуйста, — сказал он шоферу.

И черный лимузин тотчас вырулил на шоссе.

* * *

Торопливо выпив чашку чая, Джулия принесла свой чемодан из передней и положила его на кровать. Сначала она аккуратно укладывала в него свои вещи, потом стала сваливать их как попало. Прервав на минуту сборы, она подошла к окну. Над городом висел мелкий дождик. Внизу от гостиницы отъезжал черный лимузин.

* * *

— Неси сюда свои вещи, если хочешь, чтобы я уложила их в сумку! — крикнула Марина из комнаты.

Томас высунул голову из двери ванной:

— Знаешь, я вполне могу собраться сам.

— Конечно, можешь, но плохо — напихаешь как попало, а в Сомали меня уже не будет, чтобы отглаживать заново.

— Значит, ты уже их погладила? — спросил Томас с легкой тревогой.

— Нет, но я могла бы это сделать.

— Так ты решила что-нибудь?

— Иными словами, ты хочешь знать, брошу я тебя сегодня или завтра? Тебе повезло — я решила, что для моей карьеры будет невредно поприветствовать нашего будущего главного редактора. Для тебя это хорошая новость, но она не имеет никакого отношения к твоему отъезду в Берлин; таким образом, у тебя будет возможность провести еще один вечер в моем обществе.

— Я просто в восторге! — объявил Томас.

— Неужели?! — иронически откликнулась Марина, застегивая молнию на сумке Томаса. — Мы должны уехать из Рима до полудня, так что не надейся отсиживаться в ванной все утро!

— А мне-то казалось, что из нас двоих главный ворчун — я.

— Ну, если ты хандришь, старина, то я тут совершенно ни при чем.

Марина легонько оттолкнула Томаса, чтобы войти в ванную, развязала пояс своего халата и затащила друга под душ.

* * *

Черный «мерседес» свернул на стоянку перед высокими серыми корпусами и остановился. Энтони попросил шофера подождать его — он надеялся вернуться не позже чем через час.

Затем он направился к подъезду с нависающим козырьком и поднялся по ступеням в здание, где теперь хранились архивы Штази.

У стойки приема посетителей он назвал свое имя и спросил дорогу.

Коридор, по которому ему предстояло пройти, мог нагнать страху на любого непосвященного. По обеим его сторонам тянулись витрины с разнообразными моделями микрофонов, камер слежения, фотоаппаратов, устройств для вскрытия конвертов с помощью пара и для их же заклеивания после перлюстрации, копировальных машин, систем архивирования. Словом, здесь было выставлено все необходимое для непрерывной слежки за населением целой страны — рабами полицейского государства. Листовки, руководства по пропаганде, системы подслушивания с каждым годом становились все более изощренными. Таким образом, миллионы людей жили под пристальным надзором, каждый их шаг подвергался анализу и фиксировался в досье этого архива, дабы укрепить безопасность тиранического режима. Углубленный в свои мысли, Энтони остановился перед фотографией, на которой была запечатлена камера для допросов.

Я знаю, что был неправ. Да, Стена пала, и процесс освобождения казался необратимым, но кто мог гарантировать это на сто процентов, Джулия? Те, кто пережил Пражскую весну? Или наши демократы, оставившие с тех пор безнаказанными столько преступлений и несправедливостей? Возможно ли сказать с полной уверенностью, даже сегодня, что Россия навсегда избавилась от своих вчерашних деспотов? Так вот, я испугался, я действительно безумно испугался, как бы диктатура не захлопнула едва раскрывшиеся двери и не погребла тебя в своей тоталитарной могиле. Испугался того, что меня, отца, навсегда разлучат с родной дочерью, но не потому, что она сама этого захотела, а потому, что так решила за нее диктатура. Я знаю, ты никогда мне этого не простишь, но если бы дело тогда обернулось скверно, я вовеки не простил бы себе того, что не подоспел к тебе на выручку. А теперь могу признаться, что в каком-то смысле я счастлив, что оказался тогда неправ.