Те триста рассветов...

- Минут за пять до цели мы с Шульгой увидели, как над Вертячим немцы взяли прожекторами экипаж Раскостова, и поняли, что ребята обречены. Уж больно у них высота была мала. Шульга кричит: «Давай поможем! Захожу на прожекторы». Что ж, думаю, надо попытаться выручить ребят. К нашему счастью, фрицы увлеклись Раскостовым и про нас забыли. Шульга молодец! Уловил створ и точно ударил сразу по двум прожекторам. Они погасли и уже не включались, а самолет Раскостова тем временем куда-то исчез. Вот тут и началось! Пока планировали на прожекторы, высоту порядком потеряли, как назло, перестал идти снег, и мы оказались на виду у всего белого света. До сих пор не могу понять, как вывернулись, как в штопор не сорвались! А тут новая беда: забарахлил мотор. Высоты с гулькин нос, несемся над самыми окопами. Едва перетянул траншею, выровнял самолет и плюхнулся на снег…

Щербаков приземлился на нейтральной полосе. Наша пехота помогла экипажу - под огнем гитлеровцев самолет уволокли в балку. А летчик Раскостов и штурман Пушкарев, смертельно раненные, упали в расположении своих войск, в пяти километрах от цели. Нам, прибывшим на следующий день из Бойких Двориков к месту падения, нетрудно было догадаться, что штурман Пушкарев погиб первым: очередь «эрликона» разворотила ему грудь. Раскостов, раненный в спину, с оторванной кистью левой руки некоторое время продолжал вести машину к земле, очевидно, надеясь посадить ее. Но силы и жизнь оставили летчика. Солдаты 24-й армии видели эту разыгравшуюся в воздухе трагедию.

Навсегда запомнилось, как однажды ночью в заснеженной яме на окраине тех Бойких Двориков мы нашли летчика сержанта Олега Петрова. Тридцатиградусная метель, завывавшая в ту ночь в степи, к счастью, не успела растворить в пустоте сигнальные выстрелы из пистолета. Кто-то услышал их, и мы бросились на звук. Вскоре увидели Петрова, утонувшего в снегу. Вместо лица снизу вверх глянула страдальческая задубевшая кровавая маска. Вконец обессилев, летчик терял остатки сил - он не мог уже ни двигаться, ни кричать, ни говорить. Увидев нас, он уронил голову и выпустил из рук пистолет. Как он оказался здесь? Где его самолет?

…Во второй половине декабря 1942 года обстановка под Сталинградом стойко обозначилась двумя на первый взгляд [28] неравнозначными событиями - полным и безнадежным для немцев блокированием войск 6-й армии Паулюса и невероятно тяжелой для боевых действий погодой. Природа сталинградской низменности словно опрокинула промерзший и продуваемый жестокими ветрами гигантский колпак над театром военных действий, и вот войска зарылись в землю, сугробы, затаились в балках, развалинах города. Замолкла авиация. На что уж неприхотливы наши У-2, но и их прижала к земле непогода. Опустело небо над сталинградским «котлом».

Аэродромная служба Бойких Двориков сумела оборудовать в нескольких жалких домиках нары, натаскала подгнившей соломы и устроила для нас настоящий рай - чаще-то всего экипажам приходилось коротать свободное время под крылом самолета, накрывшись моторными чехлами. Сквозь тонкие стенки саманного домика слышалось посвистывание метели. Ветер ударял в наше жалкое жилище с такой силой, что оно начинало вздрагивать, поскрипывать, стонать, как живое существо.

- Ну и погодка… - ворчал Виталий Скачков, мой добрый друг.

- Видать, надолго. Одно хорошо - выспимся.

Но вдруг хлопнула входная дверь, в темноте возникла фигура, до глаз укутанная тряпьем, и послышалось распоряжение:

- Петров, Скачков, к командиру полка. Быстро!

- Выспался… - вздохнул Виталий.

- Неужели лететь? - С курсантской наивностью, еще крепко сидевшей во мне в то время, я часто попадал впросак.

- Нет, Боря, командир полка приглашает нас с Олегом чайку откушать. С малинкой…

Я тоже поднялся и поплелся следом за Виталием. Хорошо запомнился тот разговор с экипажем командира полка полковника Пушкарева.

Пушкарев только что прибыл к нам, сменив майора Редькина. Странный это был человек. Мешковатая фигура, неторопливая походка, пристальный взгляд из-под нависших бровей, медленная речь резко отличали его от живого, энергичного, всегда стремящегося быть первым над целью, очень доступного и веселого Редькина.

Не имея возможности утвердить свой авторитет боевой работой - Пушкарев не летал, - с первых дней он принялся утверждать себя совсем другими методами: показной требовательностью, мелкими придирками, грубостью, словом, [29] нескрываемым солдафонством. Особенно бросалось в глаза его угодничество перед вышестоящим руководством. Я не помню случая, чтобы наш командир в чем-то возразил начальству или сделал свои предложения. Странно было видеть этого немолодого человека, стоящего навытяжку перед телефонным аппаратом во время разговора с командованием. В комнате тогда кроме Пушкарева находились начальник штаба Шестаков и штурман полка Белонучкин. Бросились в глаза их обеспокоенные лица. Пристально оглядев летчиков, Пушкарев сказал: