Те же и Скунс

Женщина встала, поправила юбку и стала проталкиваться на выход. Мальчик остался сидеть, но она и не оглянулась. Саша понял, что поторопился «назначить» женщину в мамы. Какое-то время они стояли совсем рядом, и эгидовец отчётливо видел, как ей хочется, чтобы он (ну да, красивый, глаза и всё прочее… твою мать…) вдруг взял и проявил к ней интерес. Саша нейтрально смотрел поверх её головы, и чуточку томное выражение постепенно сменилось на лице женщины разочарованием и лёгкой обидой. Однако романтическая грусть тоже пропала впустую: внимание Лоскуткова профессионально переключилось на более важный объект. Этим объектом был неопрятного вида мужчина, который мало-помалу перебирался из дальнего конца вагона всё ближе. Лоскуткову хватило одного взгляда, чтобы понять — его целью был мальчик. Видно, бомж наблюдал за пацанчиком издали уже не один перегон. И наконец-то уверился, что тот вправду едет без взрослых…

Солдат ребенка не обидит! А бывший спецназовец — и подавно.

Поезд вкатился на станцию. Двери открылись, толпа хлынула наружу и унесла с собой женщину, в вагоне на какой-то миг стало свободнее. Лоскутков присел рядом с мальчишкой и увидел, как бомж уткнулся в схему метрополитена: ё, сорвалось!..

— Ты что, брат, один путешествуешь? — спросил мальчика Саша.

Тот поднял голову и серьёзно взглянул на эгидовца, но ничего не сказал.

— Говорить-то умеешь? — сделал Саша новый заход. Мальчик кивнул.

— Ну и то хорошо… А зовут тебя как?

— Шура я… Бабушка Шушуней зовёт…

— Ого! Тёзки, значит. Оба Александры! Ты — Шура, я — Саша. Будем знакомы!

Мальчик снова кивнул.

— Так ты что же, один?..

— Не, я с папой, — доверчиво ответил Шушуня. — Только папа потерялся. Мы в «Луна-парк» ездили, я на всяких штуках катался… А папа купил вино и на скамейке сидел… А потом мы пошли в метро, только папа сделался пьяный… Он упал, пришли дяденьки милиционеры и его увели… А я остался…

— Так, — проворчал Лоскутков. — И давно ты тут ездишь?

— Не знаю, — тихо признался мальчик.

— И время по часам узнавать ещё небось не умеешь?

— Умею! Минутная стрелка длинная, а часовая короткая. Меня бабушка научила, — гордо пояснил Шура. Вид у него был уже не такой затравленный, как вначале.

— Смотри, какой продвинутый, — улыбнулся Лоскутков. — Может, ты мне ещё и адрес свой скажешь?

— Не… — снова опустил голову мальчик. — Не знаю…

— А давай вместе попробуем? Улица твоя как называется? Дом какой?

— Дом… большой, — Шура заметно приуныл. Подумал и добавил: — Очень большой. Там ещё эти… балконы. И собачка живет такая напротив, на нашем этаже, её зовут как папу… Коля. У нее длинные волосы, сверху рыжие, а спереди белые… и мордочка острая…

— У папы или у собачки? — безнадёжно спросил Лоскутков.

— У собачки, — засмеялся Шура, не понимая, как взрослый может спрашивать такие смешные вещи.

— Значит, высокий дом с балконами, и на этаже собака колли живёт, — повторил Саша. — Мимо не промахнёмся. А улица?

— Не-а…

— Тогда давай фамилию. Фамилию свою помнишь?

— Ага, — обрадованно кивнул Шушуня. — Кузнецов. Шура Кузнецов я!..

Час от часу не легче… Саша когда-то вычитал, что «Кузнецовы» в том или ином виде были самой распространённой на свете фамилией. Считая всяких Ковалёвых, Смитов, Шмидтов и прочая.

Саша посмотрел на остриженную домашними ножницами белобрысую головку, на тонкие ножки в дешёвых сандаликах. А ведь где-то, наверное, мечутся мама и бабушка маленького «потеряшки»… Саша вырос в детдоме. Как он мечтал, чтобы его отыскали родители, пусть даже не оба сразу, пусть кто-то один: мама или папа. Он ложился спать и, засыпая, представлял себе, как завтра спозаранку проснётся от крика: «Лоскутков! Тут к тебе…»

Но завтра наступало, а к нему никто не шёл и не шёл. Детдом был не из плохих, разутыми-раздетыми и голодными не сидели, но вот это чувство, когда постепенно перестаёшь ждать и надеяться…

Шура-Шушуня тем временам задремал, опустив голову на Сашин локоть.

…Кефирыч!!! — осенило вдруг Лоскуткова. Вот куда мы с тобой, Шушуня, поедем. Не в общагу же тебя, в самом деле, тащить.

Они пересели в обратную сторону на «Электросиле» и снова пропутешествовали почти через весь город — до «Петроградской».

— Ну что, тёзка? — спросил Саша на выходе с эскалатора. — Не идут ноги, смотрю?

— Да нет, идут… Только не хотят, — ответил Шушуня. — И пить хочется…

Лоскутков купил ему в ларьке коробочку сока, и мальчишка с жадностью к ней присосался. «Да ты ещё и голодный, приятель, — сообразил Саша. — Только не говоришь. Мужчина…»

— Отец называется! — возмутилась у него за спиной какая-то тётка. — Сам полуночник и ребёнка таскает. Никакого ума нет!..

До улицы Шамшева, где жил Кефирыч, от метро два шага, если мерить размашистой походкой командира эгидовской группы захвата. Но тот же путь оказывается бесконечно далёким, если топать по нему едва плетущимися усталыми детскими ножками в старых сандаликах.

— Я тяжёлый… — тихо возразил Шушуня, когда Саша взял его на руки.

— Что-что?..

— Тяжёлый… Мама так говорит…