Те же и Скунс

— Нина Степановна, — выговорил он с видимым усилием. — Я знаю, я вам тот раз совсем не понравился… Я же понимаю, что вам от меня… одно беспокойство… Вы скажите мне, если… я и не буду вас больше… — он сглотнул, — своими визитами донимать…

— Господи, да что вы такое говорите!.. — возмутилась Нина. Смотреть, как изводится человек, не было никаких сил. Она взяла его за рукав и заставила наконец войти: — Сейчас чайку подогрею. Или вам кофе поставить?

Самой ей, как старой почечнице, кофе не полагалось. Поэтому она с большим энтузиазмом поила им всех гостей.

Снегирёв разулся в прихожей и неуверенно прошаркал по полу растоптанными «дежурными» шлёпанцами. На кухне пахло стиркой и весь обеденный стол занимала большая доска с разложенным щавелем. Приглушённо работал телевизор. Алексей поставил хозяйственную сумку на стул:

— Вот… Если ещё что, я схожу принесу…

Нина Степановна заглянула в сумку и невольно задумалась, как по-разному, оказывается, может выглядеть один и тот же перечень продуктов, когда покупают их совсем разные люди. Посылая мужа или Стаську за тем-то и тем-то по магазинам, Нина почти на сто процентов знала, что именно они принесут. Хлеб будет скорее всего «докторский» или «Воскресенский», мясо — круглое, а сметана — пятнадцатипроцентная лужская. Снегирёв притащил роскошную (и безумно дорогую) сметану «Валио», три лаваша и какое-то запредельное парное мясо в беленьком пластмассовом корытце. Нина навскидку оценила остальное содержимое сумки и ощутила лёгкую оторопь. Мелькнула даже пошлая мысль о пресловутых «воскресных папах», которые в свои редкие визиты стараются задобрить ребёнка чем только возможно. Нина погнала эту мысль прочь. Ребёнок благополучно отбыл на дачу, и Валера Алексею наверняка об этом сказал. Да и не очень похож был Снегирёв на человека, который кого-то станет задабривать… Скорее просто не привык жить в семье. Иначе знал бы, какие продукты люди с весьма средним достатком покупают себе каждый день.

А какие — только по праздникам.

Заехал небось в дорогой круглосуточный магазин, сунул улыбчивым девушкам бумажку со списком, а те и рады стараться…

Делать нечего, Нина Степановна полезла за семейным кошельком в ящик буфета:

— Алёша, сколько я вам обязана?

Она приготовилась не дрогнув выплатить астрономическую сумму, но он лишь как-то болезненно скривился:

— Да бросьте, Нина Степановна… какие деньги…

Нина испытала облегчение, сменившееся стыдом и твёрдым решением всё подсчитать и как-нибудь при случае обязательно отдать ему до копейки. Потом подумала ещё и поняла, что не стоит. Она выгрузила из сумки негаданное гастрономическое изобилие, поставила на плиту чайник и неожиданно для себя сказала Алексею:

— Вы, может быть, в Стаськину комнату хотите зайти?..

Он пошёл с ней, забыв под столом тапочки.

На стене Стаськиной комнаты по-прежнему улыбались портреты, а между ними, на комоде, громко тикал нестареющий «Густав».

— У него один раз пружина лопнула, — сказала Нина. — Кира, помню, очень расстроилась. Его ведь ей…

Снегирёв молча кивнул. «Это чтоб не проспала…» Он помнил. Он всё помнил. И выражение её лица, удивлённо-обрадованно-испуганное: да можно ли принимать такие дорогие подарки?..

— …Тогда, к счастью, как раз начали появляться всякие кооперативы, — говорила Нина. — В том числе по старинным часам. Знаете, на Литейном у Невского, не знаю уж, есть он там сейчас или закрылся. Там, конечно, дорого брали, зато делали здорово. Просто праздник был, когда починили.

Возле будильника стояла вдетая в рамочку фотография. Сделанная, по всей видимости, в последний год Кириной жизни. Кира шла по аллее парка Победы — по ТОЙ САМОЙ аллее, и, уж наверное, не случайно, — и первоклассница Стаська важно держалась за мамину руку, и за ними светило сквозь листья косое вечернее солнце. Кира снималась как будто нарочно затем, чтобы он её сегодня увидел. Цветную карточку выполнил знающий своё дело фотограф (Снегирёв уже разглядел на жуковском шкафу зачехлённый увеличитель). Кира смотрела с «их» аллеи в парке Победы, смотрела сквозь годы и всё прочее, что их разделяло, и у неё была причёска, которую он соорудил ей в Зеленогорске — пушистый хвост и заколка на шее, и взгляд был предназначен вовсе не Жукову, замершему по ту сторону объектива, — она смотрела на него, на своего Костю, словно знала, что когда-нибудь он возьмёт эту фотографию в руки. А внешне она была совсем такая, какой он ее помнил. Восемь лет и беременность словно пронеслись мимо, не отяготив и не состарив. Наверное, она была из тех женщин, что с рождением ребёнка не только не увядают, но лишь расцветают по-настоящему… Или это у него случилось что-то с глазами?..

Он отдал бы всё что угодно за право переснять эту карточку и носить её при себе. Он понимал, что по большому счёту ему вовсе не стоило даже и приходить в этот дом.