Те же и Скунс

Однако и в Лисьем Носу растут кое-где кирпичные дворцы, окружённые заборами на зависть иным секретным объектам. Рядом с ними дом Ивана Борисовича Резникова даже и в подновлённом виде более чем скромен. Деревянный, одноэтажный… Ворота, правда, с дистанционным управлением изнутри, и на крыльцо ведут не ступеньки, а пологий бетонированный пандус. Но спросите кого угодно из местных, и вам объяснят: здесь живёт инвалид. У него кресло с колесиками. На котором, впрочем, он такое выделывает…

Иван Борисович живёт в Лисьем Носу и лето и зиму, и в сумерках сквозь окно можно видеть, как светится компьютерный экран. Одни поговаривают, будто Резников стал главой общества борьбы за права инвалидов и аппаратура у него казённая, другие утверждают, что Иван Борисович всё заработал сам, — просто некая фирма по достоинству оценила талантливого инженера, ну и что, что без ног. Третьи слышали краем уха, будто он получил грант то ли от Сороса, то ли ещё от какого-то западного доброхота. А четвёртые — и их, естественно, большинство — твердо уверены: если жидо-масон сумел замаскироваться под исконно русским именем Иван, то везде пролезет не только без мыла, но даже без ног…

Посетителей у Ивана Борисовича немного. Когда-то он был женат, но жена давно забыла дорогу на свою бывшую дачу. Зато иногда у неброского деревянного домика останавливаются столь же неброские, но очень добротные иномарки. На них приезжают и уезжают солидные люди, причём часто — с охранниками. Наведываются, впрочем, и другие, с виду — обычные скромные трудяги, добирающиеся на электричке. Кто знает, может, это старые товарищи по НИИ?..

В тот вечер, услышав звонок, Иван Борисович привычным движением развернул коляску и подъехал к двери. Перед домом стоял знакомый «Паджеро», а через опущенное стекло улыбался давнишний друг хозяина дачи.

Иван обрадованно включил селектор:

— Петр Фёдорович! Какими судьбами?

— Bonjour, mon crier,[16] — раздался знакомый голос. — Извини, что под вечер да как снег на голову…

— Пётр Фёдорович, какой разговор! Заезжайте скорей.

Иван нажал кнопку, и створка ворот плавно отъехала в сторону. Джип, довольно урча, вкатился во двор, где и затих. Створка вернулась на место, а посетитель молодцевато выпрыгнул из машины и зашагал к дому по аккуратно выложенной дорожке:

— Ну, Ваня, счастлив видеть тебя в добром здравии…

По годам разница между друзьями была лет в тридцать, если не больше.

— Стараемся, Пётр Фёдорович, — ответил Иван. — Видели последнее достижение? Турник! По моим чертежам соорудили. Спортивную форму держать…

— Молодец, Ваня, — Пётр Фёдорович был явно доволен. — А то ты у нас последнее время вовсе к клавиатуре прирос, я уж беспокоиться начал…

— Отужинаем? — спросил Иван и покатил в кухню. Скоро там негромко запел кухонный комбайн, затем пискнула микроволновка. И наконец Иван появился с блюдом, на котором дымилась обширная пицца.

— Не магазинная! — похвастался он. — Сам готовлю из лаваша. Вот — с грибами, зелёным луком, спаржей и оливками, как вы любите. Сейчас ещё соус…

— М-м-м… — Пётр Фёдорович втянул носом аппетитный запах. — Да, Ваня, талантливый человек, он во всём талантлив, c'est vrais…[17] А как насчет «Бурбона»? По рюмочке?..

— Так вы же знаете, Пётр Фёдорович…

— Я сказал — по рюмочке. Чисто терапевтически.

— Ну, если чисто терапевтически…

За окном постепенно смеркалось.

Волшебные это часы — тихий летний вечер в загородном доме: сквозь открытое окно веет холодком, шепчутся берёзы и липы, где-то по тёмным кустам уже перекликаются неведомые горожанину птицы, а высоко в небе, откуда ещё виден закат, разносятся голоса чаек, летящих в сторону моря… А внутри дома — мягкий свет торшера, аппетитный запах домашней пиццы, тонкое благоухание французского коньяка, разлитого в изящные хрустальные бокалы…

— Я отчасти по делу, — наконец сказал посетитель. Иван поставил фужер:

— Насчёт Скунса, наверное, беспокоитесь?..

— О нём, родимом, — вздохнул Пётр Фёдорович Сорокин. — Ведь так и не проявлялся?

— Нет пока. Я бы сразу вам сообщил.

— А должен был бы. Когда ещё должен был бы… Merde! Багаж-то прибыл хоть?

— Прибыл. У Кемаля Губаевича лежит. В отдельной квартире, как договаривались. И в «Рекламу-шанс» объявления всё время даём…

Пётр Фёдорович встал и прошёлся по комнате.

— Куда ж он, ёлкин двор, подевался!..

Волнуясь, Сорокин утрачивал сходство с академиком Лихачёвым и становился тем, кем был в действительности — вором в законе по кличке «Француз».

— Ты уверен, что он границу-то пересёк?..

Иван улыбнулся.

— Пётр Фёдорович, в чём можно быть уверенным, когда имеешь дело со Скунсом?.. Только то, что он никого ещё не подвёл, если играли по его правилам. Ну и в сети с ним — душевное удовольствие… Ma'stre,[18] как вы изволите выражаться…

Сорокин постоял у окна, потом вернулся и сел. При свете торшера было заметно, что он уже очень немолод и что половина его жизни прошла весьма далеко от курортов.

— Ладно… — проговорил он и потёр рукой лоб. — Других не подводил — будем надеяться, и нас, грешных, тоже… И вот что ещё, Ваня.

— Слушаю, Пётр Фёдорович…