Театр

По удачному выражению Америко Кастро, Тирсо читал хроники «как художник, в котором поэтическая сторона прочитанного не затемняла острого взгляда глубокого психолога». С неменьшим вниманием изучал он, конечно, и испанскую художественную литературу. Осведомленность его в этой области была очень велика. Анализ его пьес показывает, что он хорошо знал не только произведения современных ему испанских, а также португальских писателей, но и народные легенды и бродячие сюжеты, отложившиеся в поэтической памяти народа. Любопытным доказательством этого являются такие комедии, как «Осужденный за недостаток веры» и «Севильский озорник». В первой, помимо влияния разнообразных средневековых апологов христианского, иудейского и мусульманского происхождения на «бродячий» сюжет о «гордом праведнике и смиренном грешнике», которых небесное милосердие равняет между собою, — кстати сказать, использованном у нас Н. Лесковым в «Скоморохе Памфалоне» и Л. Толстым в «Отце Сергие», — мы можем установить связь со сборником «поучительных примеров» средневекового испанского писателя дон Хуана Мануэля. В этом сборнике, известном под именем «Патронарио», имеется испанская версия того же «бродячего» сюжета, что делает более чем вероятным факт знакомства с ним Тирсо. Но еще более знаменательно то обстоятельство, что Тирсо, повидимому, была известна также испанская народная сказка или легенда «об отшельнике и мяснике» на ту же тему, которая живет еще до сих пор в устной традиции Каталонии, Валенсии и Кастилии. В Кастилии она была записана в 1905 году дон Рамоном Менедесом Пидаль. В этой сказке мы находим мотив «сыновней любви», отсутствующий в других вариантах легенды.[16]

Столь же тесную связь с устной традицией можем мы установить и для «Севильского озорника». Менендес Пидаль в статье «Каменный гость» приходит к правильному выводу, что в основе этой комедии Тирсо лежат две легенды: одна — об «оскорблении черепа шутником, приглашающим его на обед», нашедшая отражение на Пиренейском полуострове в народной традиции Гасконии, Португалии, Галисии и Кастилии,[17] и другая — о «приглашении статуи», обнаруженная Менедесом Пидалем в деревнях Риаса (Сеговия) и Ревилье Вальехере (Бургос). «Подлинным источником „Озорника“, — пишет Менендес Пидаль, — вероятно, была легенда севильского происхождения, в которой уже были зафиксированы имена дон Хуана Тенорио и командора, дон Гонсало де-Ульоа. Очень возможно, что следы этой легенды будут при внимательном изучении обнаружены в народной традиции Андалузии или в каком-нибудь позабытом архиве. Но Тирсо мог воспользоваться и не вполне четкой устной традицией, представленной кастильским романсом или же аналогичным рассказом. Поэт в этом случае сообщил ей конкретную форму, приурочив ее к определенному месту и времени, как он это сделал и с „Осужденным за недостаток веры“».

Изучение обеих комедий, особенно последней, в которой Менендес Пидаль устанавливает явные следы знакомства поэта с арабской и еврейской версиями, показывает, какими основательными были познания его в области восточных литератур. Мы уже не говорим о его специальной подготовке, т. е. о знакомстве с разнообразными церковными источниками. Таким образом, в лице Тирсо мы имеем человека с огромной и крайне разнообразной начитанностью, для своего времени энциклопедически образованного, и притом писателя-профессионала, с головой ушедшего в литературную борьбу эпохи и широко использовавшего усвоенную культуру в интересах своего писательского дела.

Познакомившись с литературной культурой Тирсо, посмотрим, как относился он к реформе испанского театра, предпринятой Лопе де Вега. Мы уже говорили о дружеских чувствах, соединявших обоих писателей. Тирсо относился с нескрываемым восторгом к своему великому собрату, считая его своим учителем и не скупясь на всевозможные похвалы по его адресу. Он не только разделял взгляды Лопе де Вега на драматургию, но являлся их убежденным защитником, по крайней мере в первый период своей творческой деятельности. Подробное изложение взглядов Тирсо на драматическое искусство мы находим в послесловии к «Первой вилле». Это послесловие имеет большое значение для истории испанского театра как манифест школы Лопе де Вега и «апология его системы», по удачному выражению Котарело-и-Мори.[18] Тирсо выступает здесь горячим защитником принципов Лопе де Вега, которые в то время (как и много позднее) подвергались яростным нападкам со стороны представителей так называемого классического (античного) направления.