Театр

Боевой темперамент Тирсо, острый язык его комедий, уменье увязать их с действительностью, а также та чрезвычайно резкая позиция, которую он занял в литературной распре о стиле, не замедлили создать ему большое количество врагов. Жалобы на происки завистников появляются уже в сравнительно ранних его комедиях. В прологе к «Толедским виллам», где поэт изображает в символическом виде свой приход в литературу (ладья с мачтой, увенчанной лавровым венком, на ладье пастух с берегов Мансанареса, одетый в белую овчину с алыми полосами на груди), Тирсо говорит о том, что ноги его стремится опутать змея зависти. Тирсо оказался пророком. В 1625 г. над его головой разразилась гроза, о размерах которой мы можем судить по его собственным словам в уже цитировавшемся нами посвящении третьей части его «Комедий» миланскому кавалеру Джулио Монти, где он сравнивает ее со шквалом, который пустил бы его корабль ко дну, если бы его покровитель не выступил в роли св. Эльма. Обращение Тирсо за помощью к влиятельному миланскому (т. е. итальянскому) кавалеру заставляет Котарело-и-Мори предположить, что гроза, разразившаяся над Тирсо, была настолько сильной, что ему пришлось искать защиты в Риме у самого папы.[433] Предположение это является тем более вероятным, что гонения были подняты, повидимому, не духовными, а светскими властями. Фактическая сторона их, поскольку мы можем судить о ней на основании выписки из протокола исправительной комиссии 1625 года, найденного испанским ученым Кристовалем Перес-Пастором и опубликованного им в журнале «Bulletin Hispanique» за 1908 год, сводилась к решению «испросить у его величества распоряжение, дабы отец исповедник предложил нунцию выслать монаха мерсенария по имени маэстро Тельеса — иначе Тирсо — чинящего скандал своими комедиями, которые он пишет в светском роде, и прельщающего соблазнами и дурными примерами, в один из самых отдаленных монастырей ордена» и наложить на него запрещение «писать комедии и вообще светские стихи». Постановление предлагалось провести в жизнь в спешном порядке.

Мы не знаем причин, побудивших исправительную комиссию выступить против Тирсо. Писать он начал не в 1625 году, а чуть не за двадцать лет до этого, и писал, насколько мы можем судить, всегда в одном роде. Вероятно, был какой-нибудь ближайший повод для столь сурового решения. Возможно одно объяснение, лежащее в характере деятельности Тирсо в мадридский период. В его комедиях, относящихся к этому времени, помимо указанных выше резких выпадов против литературных врагов, мы находим ряд едких выступлений по поводу шедшей тогда при дворе борьбы между фаворитами, а также и других политических событий эпохи. Как бы то ни было, Тирсо пришлось покориться и спешно покинуть Мадрид.

Весна 1626 года застает его в Саламанке изгнанником. В мае этого года он принимает участие в провинциальном капитуле, созванном его орденом в Гвадалахаре, и назначается настоятелем (комендадором) небольшого монастыря в захолустном городке Трухильо. Подчинившись постановлению высших властей, орден, однако, не лишил Тирсо права занимать посты. Таким образом, он фактически взял провинившегося монаха под свою защиту. Назначение Тирсо через несколько лет генеральным «историком ордена» и возведение его в следующий чин — советника провинции Кастилии в 1632 году, а позднее — «лектора теологии» только укрепляет нас в этом предположении. Для ордена литературная деятельность Тирсо была по-прежнему выгодной, и его духовное начальство относилось к ней вполне благожелательно.

Тирсо пробыл в изгнании три-четыре года. В 1630 г. мы застаем его в Толедо, а в 1630 или 1631 году он печатает в Мадриде свое стихотворное покаяние, до нас не дошедшее, но еще в начале XVIII века хранившееся в Мадридском архиве. Таким образом, по словам историографа «Ордена милости» Антонио Арда-и-Мухики, изгнание для него не было тяжелым. Между тем сам Тирсо в обращении к любому читателю, помещенном в виде предисловия к третьей части его «Комедий», устами своего вымышленного племянника дона Франциско Люкас де Авиля, якобы выкравшего комедии у дяди и напечатавшего их на свой страх и риск, говорит о «десяти годах вынужденного молчания, усугубленных кознями и нуждою». Эти слова мы, конечно, не должны понимать в буквальном смысле. Прежде всего, молчание Тирсо было очень относительно. Не говоря о том, что к этому периоду относится трилогия о подвигах братьев Писарро, навеянная пребыванием в Трухильо, родине этих последних, и правильно датированная Котарело-и-Мори, Кржевским и другими 1627 годом, Тирсо в период своего изгнания вообще не прекращал писательской деятельности.