Театр

В конце концов меня очаровывает музыка – плавная нарастающая мелодия, многоголосье скрипок, едва слышимое эхо флейт. Она ходят кругами, повторяя одно и то же, но каждый круг – на шажок шире предыдущего. Новые инструменты вплетают свои голоса в общий хор, звук становится всё глубже и многограннее. За одной мелодией я слышу другую: постепенно они сходятся, скрещиваются, сплетаются, балансируют на одной общей ноте. В мгновение затишья бархатистый бас виолончели поднимается над остальными, и весь зал, всё пространство от нас до затерянного в темноте потолка наполняется глубокой мягкой вибрацией. Плавное легато. Голос инструмента поднимается по ступеням нот вальсирующим шагом.

Я наблюдаю за человеком, идущим по натянутой струне высоко над сценой. Его длинные одежды развеваются, как если бы он стоял против ветра, но я знаю, что каждое движение невесомой материи направляется его телом. Идеальный баланс. Идеальный ритм. Это его шаги я слышу в музыке.

Человек, идущий по музыке.

Я сосредотачиваюсь на его фигуре, на круговом движении вскинутых рук. В эту минуту для меня не существует остальных, точно таких же канатоходцев вокруг, с одеждой того же цвета, выполняющих тот же акробатический трюк. Смотрю внимательно, но всё равно пропускаю мгновение – одно единственное мгновение, когда прерывается музыка, и его нога соскальзывает с троса.

Длинные волосы взлетают вверх вместе с прозрачной тканью – это похоже на крылья, огромные крылья прекрасной птицы. Тело актёра причудливо изгибается, он сплетает руки над головой, но тут же раскидывает их в стороны, и крылья складываются, обвивая его запястья. Следующее движение – ещё один невероятный изгиб – как если бы нырять в море, падать, тонким лезвием рассекая воду, и уже за чертой волны познавать невесомость. Мне кажется, что я вижу его лицо. Абсолютно спокойное, с закрытыми глазами, ни тени испуга. Неосознанно встаю и наклоняюсь вперёд, жадно поглощая каждую деталь его падения.

Сейчас он разобьётся.

Но когда я почти уверен в неизбежности удара, когда танцоры со сцены замечают это и разбегаются, как муравьи, к её краям – тогда он удивительным образом достаёт до одного из тросов. Сгибает ноги (я почти слышу звук, с которым натягивается струна под его коленями), и падение замедляется, а в следующее мгновение он снова взлетает вверх, и снова изгибается всем телом. Теперь это похоже на выстрел из лука – на саму стрелу или на тетиву, когда она поёт в движении.

Я не знаю, как это возможно, и не уверен, возможно ли вообще – но этот человек приземляется на точно такую же нить, с какой только что сорвался. Приземляется ногами и руками одновременно. Только белая материя и длинные серые волосы не успевают за ним, и опускаются медленно на его плечи, руки, ложатся на спину. Мне снова кажется, что я вижу его лицо, на этот раз – его тёмные глаза, смотрящие в зал. И снова – ни тени страха.

В следующее мгновение по залу проносится вздох облегчения – все поднимаются, роняют лорнеты и листы каталогов, какая-то женщина вскрикивает тонким неестественным голосом. Тогда я понимаю, что всё это невероятное действо – весь его полёт – видел только я, а остальные заметили лишь близость пола. Музыка не остановилась. Представление тоже.

Остановилось только моё сердце, и я усилием воли заставляю его биться дальше. Сажусь на своё место, складываю на коленях подрагивающие руки.

– Что это было? Он сорвался?!

– Не знаю… Не уверен… Я не видел…

Я видел. Я видел каждое мгновение, каждый жест. Видел всё от начала и до конца.

Он не сорвался.

Он…

***

В ярко освещённом медицинском кабинете звенит перетянутая нить злости и напряжения. Фельдшер, нервная девушка с коротко остриженными волосами, кромсает ножницами тонкую материю бинтов. Иоши Сора смотрит в потолок с неподражаемым выражением Присутствия-Не-Здесь – его обычное состояние в критической ситуации. Притвориться глухим и слепым. Непонимающим. Мёртвым. Таким, с какого не спросишь.

Но нервная девушка-фельдшер привыкла к такому его поведению, и потому не ждёт ответной реакции сию секунду. Она знает, что Сора не глухой. И ещё знает, что сегодня он не сможет молчать.

– А если бы ты не успел? Если бы просчитался? Если бы на этом тросе уже кто-то был? Ты поставил под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь всех актёров на сцене! Это просто омерзительно, Сора, просто…. – говорит фельдшер и захлёбывается от возмущения.

– И думаешь, тебе это спустят с рук? Думаешь, можно срывать каждое представление, и тебе за это ничего не будет?! Да все уже сто раз догадались, зачем ты это делаешь, и я уверена, что Маэстро выставит тебя прямо сегодня, потому что ему абсолютно не сдался бездарный актёр, который не может даже по канату пройти, не превратив это в цирк одного идиота! – говорит она и разрывает тонкую материю бинта жестом убийцы. – Нельзя всё время оставаться здесь! Не так, как это делаешь ты! Ладно, шесть лет, ладно, десять, но ты мог бы возвращаться, как это делают другие, ты, ты….