Театр Черепаховой Кошки

Сама она зарегистрировалась под ником Лунный Свет и тут же дрожащей рукой отправила первое сообщение: «Добрый день. Я написала свой первый роман. Подскажите, как можно его издать. И как сделать это так, чтобы мою идею не присвоили без моего ведома».

Над ней желчно посмеялись. «Ну если вы уверены, что идея так хороша, то никому ее не показывайте, — писал Алоизий, украшая пост множеством злых зеленых смайлов, — особенно редакторам. Только в стол!» А Кокетка добавляла: «Да у вас уже все давно украли! Вы что, не знаете: ОНИ сканируют ваши мысли!»

Рита разозлилась, захлопнула крышку ноута и вскочила из-за стола.

«Никогда-никогда не приду сюда больше, — думала она. — А когда издамся, тогда узнаете!» В ее желудке, казалось, кто-то плел тугие косички из оледеневших веревок. Она не ужинала в тот день, не завтракала и не обедала на следующий — даже воды почти не пила — и все думала и думала об этих обидных ответах.

Домой она пришла с отчетливой целью поставить обидчиков на место. Но, открыв форум, Рита обнаружила еще один, вполне доброжелательный пост от Кыси. Кыся писала: «Ребята, ну чего вы в самом деле? Лунный Свет, а вы тоже не обижайтесь, вы лучше выложите отрывок из романа, а мы посмотрим. Может быть, чего-нибудь подскажем».

«И в самом деле, — подумала Рита, — пусть посмотрят, что зря смеялись».

Но и тут у нее не сложилось: отзывы были очень разными, по большей части отрицательными… Так шло до появления Вестника. Рита сразу заметила его: у Вестника на аватаре был Траволта. И он сразу начал с комплиментов.

5

Лес был вполне узнаваем: и тропинка, и маленький овражек по левую руку, и сосны, и железная изгородь пионерлагеря за кустами. Потом — просека, ведущая к шоссе.

На тропинке Виктор снова увидел себя: это был все тот же, что и на записи с рекой, мальчишка лет двенадцати. И даже штаны на нем были все те же: шерстяные, коричневые, из плотной ткани. Между записями было чуть больше полугода разницы, на экране был уже не сентябрь, а середина следующего лета.

Мальчик шел, сбивая длинной ивовой веткой шишечки высоких трав, и посматривал по сторонам. В одном месте он нырнул вдруг в кусты и встал там на четвереньки. Камера крупно показала чуть пожелтевший мох, усыпанный сухой хвоей, и несколько темных и ветхих, как старые половики, березовых листьев на нем. А под листьями, раздвигая мох и приподнимая хвоинки, росли лисички: много-много, целая дорожка, уходящая вдаль. Камера так близко взяла грибы, что Виктор, казалось, уловил их запах и почти услышал легкий хруст, когда рука мальчика — тоже Виктора, но много лет назад — потянулась и отломила первую лисичку.

Пальцы вспомнили легкую шероховатость ножки и жесткие ребрышки шляпной изнанки.

Мальчик срывал один гриб за другим и складывал в кепку, которая наполнялась с приятной быстротой.

Виктор смотрел и понимал, что помнит этот момент и помнит, как мечтал привезти грибы маме, чтобы она пожарила их с яичницей…

Эта запись ничем не напоминала предыдущую: ведь домой он добрался без приключений.

Никаких провалов в памяти, никакой темноты, таинственных голосов — даже страха не было.

Кажется, не было…

Разве что смутная тревога? Или она появилась только сейчас, из-за странных записей на телевизионной приставке? А на экране вдруг все изменилось. Виктор увидел широкую мужскую спину в синей линялой спецовке, широкий бритый затылок, большую ладонь, придержавшую ветку куста, а за кустом, вдалеке — белую майку себя-мальчика, мелькающую среди зелени.

Виктор облизнул губы: он не видел тогда никаких чужаков. Его горло свело нервным спазмом, так что трудно стало сглотнуть. Он внимательно следил за мальчиком и за мужчиной, который был снят зловеще, как герой американского триллера.

Мужчина смотрел и будто выжидал чего-то. Виктор сжимался от напряжения. Он почти крикнул себе в телевизоре: «Беги!» — но сдержался, понимая, как глупо, как сумасшедше это будет. И когда напряжение достигло предела, когда стало ясно, что сейчас — вот сейчас — случится то, к чему ведут все эти странные съемки… на просеке послышались громкие голоса: мужские, женские и детский смех.

Камера показывала теперь не лес. Она была на просеке, и тут стояло несколько машин, а вокруг машин клубились шумные люди.

— Земляника, земляника! — вскрикивала женщина с короткой стрижкой и зелеными брызгами крохотных сережек в ушах. — Вы как хотите, а я…

— Да брось ты! — ворчал на нее неприятный толстяк: он был в майке и в шортах, и майка слегка задралась, обнажая спутанные заросли черных волос на плотно налитом животе. — Мы — купаться, ты — земляника…

— Да тут была, я помню… — настаивала женщина. — Никуда без земляники! Ни-ку-да!