Театр Черепаховой Кошки

Рита лежала в кладовке, на коленях у монстра, и прислушивалась к себе. Ей казалось, что сквозь затхлость пробивается свежая нотка знакомого сладкого запаха. Это было малиновое варенье. Чем больше Рита принюхивалась, тем больше убеждалась: да, малиновое варенье.

— Наверное, Витя был прав, — продолжила она. — Наверное, я была не готова, что у меня появится Сашка. Мне и было-то тогда девятнадцать. Вите побольше, но мне-то — девятнадцать. Я уставала, он упрекал меня за слабость. Мы как-то не смогли друг друга поддержать. Стали ругаться, и все развалилось… Я бы развелась еще лет десять назад, но я не могла жить с Сашей и бабушкой, я боялась остаться с ними одна.

Запах варенья усилился. И еще запахло чаем с липой. Рита стала засыпать: обняв монстра, поджав ноги к груди, касаясь коленями и лбом его живота. Комната начинала кружиться, стоило ей прикрыть глаза, и от этого слегка мутило. Как будто тело наконец расслабилось, и отпускало многолетнее опьянение.

Рита уснула прямо в кладовке, на коленях у домашнего монстра. Она твердо знала, что ей нельзя проспать. В восемь двадцать три она планировала быть на вокзале.

5

Рита не проспала. Лежать на коленях у кладовочного монстра оказалось очень неудобно, и около шести утра она проснулась от боли в шее и в боку.

Пыльный медведь растаял.

Рита лежала на полу, прижавшись затылком к острому углу ящика с инструментами и подмяв под себя старый фотоальбом.

Это было дико — проспать всю ночь в кладовке, но как бы то ни было, Рита чувствовала себя отдохнувшей и словно бы ожившей.

Она встала и отправилась в ванную, приводить себя в порядок. В конце концов, ей предстояло идти на свидание, о котором она же и просила, и не вина Вестника, что Рита больше его не хотела.

Вестник был человеком, и отнестись к нему нужно было по-человечески. То есть прийти и сказать, что она не может. По крайней мере сейчас, сразу. И оставалась еще вероятность того, что Вестник ей на самом деле понравится. Тогда с одиночеством будет покончено.

Рита вымыла и тщательно уложила волосы, перетряхнула косметичку в поисках лучшей косметики, долго раздумывала над духами и выбрала тонкие, свежие, едва уловимые.

Потом вышла в коридор и вдруг наткнулась на Виктора. Она смотрела на него, словно бы не узнавая. Этот ссутулившийся, исхудавший человек мог быть принят за Виктора только потому, что вышел из его комнаты в восьмом часу утра в растянутой футболке и домашних потрепанных штанах.

Рита помнила его другим: раньше он был стройным, но не худым, и казался выше, потому что ходил, подняв голову и расправив плечи. Тогда он был похож на Теда Нили, а теперь казался Майклом Дугласом последних лет: постаревшим, со складками кожи, висящими под подбородком, жестким ежиком седеющих волос и немного сумасшедшим взглядом. Рита опустила глаза и при взгляде на его ноги почувствовала еще большую жалость. Ступни его казались совсем плоскими, точно истончившимися, стертыми… И еще он начал носить очки — с прямоугольными стеклами, в темной, массивной оправе из дешевой пластмассы.

«Сколько же я его не видела?» — подумала Рита, и мысль о том, что это был какой-то немыслимо длинный промежуток времени для людей, живущих в одной квартире, ужаснула ее. Ужаснула еще и потому, что Виктор мог быть серьезно болен. По крайней мере он выглядел серьезно больным.

Впрочем, все это могло подождать. Рита хотела разобраться с Вестником. Потому что, хоть Кейдж и был гораздо хуже Траволты, постаревший Дуглас не шел с ним ни в какое сравнение.

— Привет, — сказала Рита. — С добрым утром.

— Привет, — ответил Виктор, и его голос прозвучал неожиданно сипло, точно он долго им не пользовался. Рита подумала, что если бы кладовочный монстр говорил, то у него был бы как раз такой, пыльный и блеклый, голос.

— На работу? — спросила Рита, отчаянно ища тему для разговора, потому что — она же ясно это помнила — раньше они всегда подолгу разговаривали, даже когда начали ругаться и злились друг на друга.

— Нет, — и Виктор выдавил некое подобие пыльного смешка. — Прогуливаю.

Потом взглянул на жену еще раз, развернулся и скрылся в комнате. Тихо стукнула, закрываясь, отделанная дубовым шпоном дверь. Рита вспомнила, во сколько им обошлись двери, и в глубине ее души шевельнулось неясное сожаление о временах, когда они были семьей, вместе делали ремонт и могли поссориться из-за цвета обоев. В этих ссорах — тогда — мелькало что-то обнадеживающее, потому что в конце концов они таки выбирали то, что всех устраивало.

Часы тикали и жгли запястье: Рита взглянула на них и поняла, что может опоздать к электричке.

Нервным, торопливым жестом она закинула за спину прядь длинных нарощенных волос, которые Виктору совершенно не понравились.