Театр на Арбатской площади

Но Санька не забыла, как недавно Федор обрезал ее, и теперь в отместку сама его осадила:

— Сама знаю. Не лезь, когда не спрашивают…

Федор от удивления только глазами захлопал: ну и девка! Не подступись.

А там, на сцене, действие шло своим чередом. Антигона, показав рукой на камень, промолвила:

— Здесь камень вижу я; над ним древа склонили
Густую сень свою.
Ты отдохни на нем.

Эдип же, сев на камень, ей ответствовал:

— Спокойно, — я мой век на камне кончу сем.

А дочь ему:

— Ужасною тоской твои все мысли полны.

А отец ей:

— Видала ль на брегу, когда извергнут волны
От грозных бурь морских обломки корабля?

И снова они давай переговариваться: она ему скажет, он ей скажет. Опять она ему, снова — он ей… Говорили долго-долго… А у Саньки в голове свои думы: «Приду домой, повинюсь перед батюшкой. Жалко его, бедного. И от мачехи ему не сладко, а тут еще я прибавила…» И потому ли, что пожалела своего отца или разжалобил Саньку голос слепого старика в белых одеждах, но почувствовала она, что по щекам ее ползут теплые слезы.

А тут еще и такие слова промолвил старик:

— Ты утешенье мне, любезна Антигона,
Против гонения одна мне оборона…

И Санька вдруг ощерилась на злодейку мачеху и твердо решила: коли та еще раз начнет бранить отца, она его в обиду не даст. Вот как эта самая Антигона, будет отцу заступой и утешением.

Долго ли глядела она на то, что творилось перед нею на сцене, трудно сказать. Но вдруг поняла, что так устала, так истомилась, что ежели где-нибудь сейчас же не присядет, то повалится прямо на людей, стоявших вокруг. Ноги у нее сами собой подламывались от усталости. Да еще босиком была бы или в лаптях, а то эти новые проклятые полусапожки…

Она тихохонько, молчком, боясь потревожить Федора, стала выбираться из толпы. Пятилась спиной. И люди тотчас перед ней тесно смыкали свои ряды. И теперь, если бы Саньке даже захотелось вернуться на прежнее место, вряд ли удалось бы ей пробиться через сомкнутые ряды зрителей.

Но ей этого и не хотелось. Она вроде бы уже спала на ходу. Она не помнила — ни как выбралась из толпы, ни как отыскала укромный уголок, чтобы опуститься на пол. Но едва она присела, голова ее сама собой упала на колени, ресницы смежились, и она уснула крепко и непробудно.

Глава девятая О том, как Санька выбиралась из театра

А проснулась она внезапно. Спросонок ничего не поняла, только сильно озябла. Хотела чем-нибудь прикрыться, что-нибудь на себя натянуть, но под рукой ничего не нашла. И подушки не было. Спала на голых досках.

Да что же это такое?

И, уже полностью проснувшись, широко открыла глаза.

Кругом стояла кромешная тьма. На том месте, где в горнице полагалось быть окну — оно и в темные осенние ночи белесо светилось, — окна и в помине не было.

И еще: царило какое-то непривычное глухое безмолвие. Ни скрипа половиц. Ни сонного кряхтения спящих. Ни тявканья пса у ворот. Ни оторопелого кудахтанья встревоженных кур во дворе. Ни одного из тех звуков, какие дома сопровождают даже самую полную ночную тишину.

«Вот наваждение-то! — подумала Санька. — Да, может, я еще сплю?»

И вдруг словно молнией ожгло — все вспомнила. И как нынче поутру возле колодца узнала от соседской Параши, что покойной матушке и батюшке вовсе она не родная дочь, а безродный приемыш. И как, закручинившись, полезла на березу. И как отхлестала ее мачеха по щекам, а батюшка со всего маху дал подзатыльник. И как от обиды ушла она из дому и полдня блуждала по Москве. И как забрела на Тверской бульвар. И как увидела на земле кошелек. И про полтину вспомнила. И про негодного воришку Алексашку. И про сбитенщика Федора. Все вспомнила. Все пронеслось в мыслях одно за одним…

И наконец сообразила, что находится она не где-нибудь, а в храме Мельпомены, куда давеча привел ее Федор. Привел поглядеть на представление, а она-то, дура темная, сермяжная, ничего не поняла и уснула намертво.

Вот тебе и храм Мельпомены! Ах, срам какой… Небось Федя со смеху давился, увидя, как она спит.

Но тут же и обида ее взяла: бессовестный, привел в этот вертеп и кинул одну-одинешеньку… Не разбудил, не поднял, оставил тут в темноте. Разве так делают хорошие люди?