Театр на Арбатской площади

Однако превозмогла себя, не ушла. Огляделась. Домишко так себе, неказистый на вид: четыре оконца да светелка под крышей. И обветшалый весь, и облез весь, и покосился…

Наконец решившись, Санька вошла в калитку и легонько стукнула в ту боковую дверь, на которую ей указала Анюта.

Услыхала в ответ:

— Входи, коли пришла…

Споткнувшись о пустое ведро, вошла в темные сени, потом шагнула в полуотворенную дверь и тотчас увидела бабу — здоровенную и краснощекую, поперек себя шире.

Баба спросила басовитым голосом:

— Отколь явилася?

Санька ответила.

Баба, с пристрастием оглядев ее с ног до головы, промолвила:

— Ишь ты, пригожая…

Помолчав, спросила:

— Не беглая?

— Батюшка вольный, от себя огороды держит.

Баба опять помолчала. Потом давай дальше пытать:

— Дома-то почему не живется?

— Мачеха, потому и не живется, — с неохотой объяснила Санька.

Толстуха обтерла руки о подол сарафана, поправила на голове повойник и сказала:

— Ладно, пойду доложу моей-то… Поди, уже проснулась.

Санька удивилась: как же не проснуться-то? Время ведь за полдень. Неужто до сей поры спит?

Через минуту толстуха воротилась. Сказала басом:

— Евдокией меня зови. Кухарка у мамзели. Иди, ждет… Следом за Евдокией Санька прошла в комнаты. Озиралась по пути, во все стороны вертела головой: ничего себе, богато живет мамзель! И зеркало большое на стене, и всякие картины понавешаны. А стульчики крыты голубым атласом. Загляденье, на такие и сесть боязно.

В спальной комнате возле незастеленной кровати — видно, только-только пробудилась — в низком креслице сидела мамзель Розина. Заспанная, неприбранная, в розовом капоте, весьма грязном на вид, в кружевном чепце с розовыми бантами.

Увидев Саньку, залопотала что-то непонятное. Потом, коверкая русские слова, спросила, как звать ее.

Санька назвалась.

— Санья? — чуть нараспев переспросила она. — Очень хороший имя! — И еще несколько раз повторила, будто затверживая: — Санья, Санья, Санья…

«Господи! — подумала Санька. — Сроду никто меня так не величал! Санья… Что тут хорошего?»

— Как будем, Евдокия? — советуясь с кухаркой, спросила ее будущая хозяйка.

— Да ничего девка. Пригожая больно.

— Как? Соттеп!?

— Говорю, красивая. По-вашему — шарман, что ли?

Мамзель Розина кивнула и улыбнулась Саньке.

— Но сие еще не страшно ведь?

— Ну, коли работать будет…

Тут Санька поняла, что ежели желает здесь остаться, должна постоять за себя. А ей не то чтобы хотелось остаться, но надо же. И мамзель вроде бы ничего себе. Чуть прищуривая глаза и улыбаясь, отчего на щеках ее заиграли ямочки, сказала:

— Я работать могу. Все, чего надо, сделаю. И полы вымою, и дров нарублю, постирать — постираю… Все могу! Не лыком шита, не жантильная…

— Чего? Чего? — не поняла француженка. — Соттеп!?

— Да толкует: могу, мол, хорошо работать, — объяснила Евдокия.

— Тогда так, — промолвила мамзель Розина. — Тогда пусть… И Санька поняла, что мамзель Розина взяла ее к себе в услужение.

Когда они вернулись на кухню, кухарка спросила:

— Небось есть хочешь?

Санька была голодна и не стала отнекиваться. А когда наелась досыта, Евдокия велела ей приниматься за дела: перво-наперво натаскать из колодца побольше воды.

Не успела наносить полну кадку, как послышался голос госпожи:

— Санья, кофей… быстро, быстро!

И пошло, и пошло с раннего утра до поздней ночи: «Санька, притащи воды… Санька, наруби дров… Санья, Санья, где мой башмаки? Санька, в лавку беги! Будь мой кауфер, Санья…»

У Евдокии стала девчонкой на побегушках, у барыни — нечто вроде камеристки, иными словами — комнатной служанки.

Но это бы ничего. На это Санька не роптала. Работать привыкла, была понятлива, проворна, ловка. Другое было не под силу.

В прежнем ее доме — теперь тот дом она уже перестала считать своим родным домом, вроде бы отрезана навсегда, — там поднимались с первыми петухами. Зимой — затемно, летом — на заре. Зато и ложились ранехонько: куры на нашест и они на боковую.

А здесь, здесь-то…

Ее новая хозяйка просыпалась далеко за полдень, и вся Санькина беготня начиналась ближе к вечеру, когда та отправлялась в театр — то в комедии, то еще чего-нибудь представлять. А коли не в театр, так ехала к именитым людям романсы петь. А то и вовсе танцевать на балу до утра. Все равно куда, однако же беспременно каждый вечер куда-нибудь да уезжала.

У Саньки же под вечер работа всегда одна и та же. Сперва воды принести и помочь мамзели дочиста умыться. Потом наряд приготовить, какой прикажут. Потом раздеть барыню. Потом одеть барыню да сперва крепко-накрепко затянуть на ней шнуровку корсажа. Опять же причесать надобно, чтобы локоны а ля грек висели. А причесывать Санька быстро научилась, даже мамзель Розина прежнего куафера прогнала. Вот как!