Театр на Арбатской площади

Публика разбилась как бы на два враждующих лагеря. Иные лучшей актрисы, кроме Жорж, не видели и не знали. Другие горой стояли за Екатерину Семенову. Только ей отдавали все лавры наипервейшей трагической актрисы.

Именно в начале 1812 года театральная Москва стала свидетельницей этого соперничества. И бой, который завязался между соперницами, явился как бы новым шагом к великой славе российского театра.

Но, кажется, более всех в Москве ждал приезда знаменитостей Степан Акимыч.

Он и говорить теперь не мог ни о чем, кроме как об этих двух актрисах — о Жорж и о Семеновой. Думал, гадал, в каких трагедиях будут они выступать. Хотя труппа французских актеров для дебюта Жорж уже репетировала «Федру» Расина, однако уверенности в том, что та захочет выступить именно в роли Федры, не было никакой.

Степан же Акимыч и не сомневался, что Жорж обязательно покажет Федру, свою самую лучшую роль.

— Всенепременно Федру! Вот увидишь, Санечка, будет она играть Федру. И ты посмотришь ее в подлинном величии трагического таланта. Уж я и ночи перестал спать, все видения одолевают!.. Думаю, вот и еще раз приведется увидеть великую Жорж! Она побывала в нашей столице, в матушке-Москве, в 1809 году. Тогда все головы были помрачены ее талантом. За ее каретой бегали, после каждого антракта так хлопали да кричали, что стены театра, казалось, вот-вот рухнут… Триумф, триумф полнейший!

— А Семенова? Она похуже будет? Анюта давеча говорила — никакого сравнения…

Степан Акимыч даже руками замахал:

— Да ты и не слушай Анюту!.. Ничего она в сем высоком искусстве не понимает. К тому же слишком привержена ко всему французскому. Уж это мне французолюбие! Екатерина Семенова — Звезда! Светлая, роскошная звезда на нашем небосклоне… По мне, так Екатерина Семенова сильнее берет за душу, она чувствительнее Жорж… Как бы тебе сказать, Санечка? Оно, конечно, Жорж — превосходная актриса, ну, прямо тебе говорю — первейшая величина! Но холодновата… холодновата… Заученности в ней много, напевности в голосе тоже чересчур. Я как-то осмелился сказать об этом и был осмеян и обруган без пощады.

Никак не могла понять Санька, кто же из них лучше — Семенова или Жорж? Не могут же быть обе равно хороши! И она, стараясь допытаться, выспрашивала у Степана Акимыча:

— Стало быть, Катерина Семенова получше этой самой Жорж? Нет, вы скажите мне, дедушка, стало быть, она получше будет? Гораздо лучше?

Степан Акимыч и на это замахал руками:

— Что ты, что ты… Как можно такое говорить? Да вот вскоре увидишь и ту и другую, тогда сама рассудишь. Теперь скоро прибудут…

За эти несколько месяцев, которые Санька провела при театре, она всего и наслушалась, и насмотрелась; пожалуй, и правда могла судить о многом сама. Теперь уже не была той желторотой девчонкой, которая смотрела на озеровскую трагедию с высоты райка. Знала всех московских актеров наперечет. Знала, у кого какая роль идет лучше, а какая хуже, во многом понимала толк. К тому же и Степан Акимыч своими рассказами способствовал этому.

И Саньку мало-помалу стало снедать такое любопытство, что и она не могла дождаться дня, когда наконец прибудут петербургские знаменитости.

А тут еще и Анюточка подогревала ее любопытство. Влетит к ним, сесть не сядет, а прямо с ходу начнет:

— Ах, mа chere, ах, mon pere, чего сейчас расскажу!..

И пошла, и пошла сыпать. Конечно, главным образом о Жорж. Ведь все-таки была служанкой у французской актрисы, и, надо думать, все разговоры там вертелись только вокруг Жорж.

— С пяти лет стала актеркой…

Санька ахала:

— Да ведь, поди, еще толком говорить не выучилась?!

— А уж до того красива, до того красива! — продолжала Анюта, всплескивая маленькими ручками. — Высока, стройна, волос черный, глаза блестят… Сам Бонапарт увидел и влюбился… Знаешь, кто есть Бонапарт?

— А то нет?! — Санька даже обиделась. Это прежде она не знала про Бонапарта, а теперь хорошо знает, кто он и что он! — Император французский Наполеон, вот он кто!

Они с дедушкой Акимычем его лютой ненавистью ненавидят. Как придет дедушка из трактира, как начнет про козни этого самого Бонапарта рассказывать, она, Санька, его своими бы руками исколотила, этого самого Бонапарта.

А Степан Акимыч и правда последнее время повадился ходить в ближний трактир, в тот, что по соседству, на Молчановке, разные разговоры слушать. Рассказывал Саньке: «Вот ведь до чего дело дошло — все королевства к своим рукам прибрал да в каждом себя королем венчает. Да что — себя! Всех братьев, всех сестер королями да королевами объявил… Вот он каков, сей узурпатор! И главное, сударушка моя, свои войска все ближе да ближе к нашей границе тянет. Вот в чем главное-то! Как наслушаюсь всех рассуждений про Бонапарта, так веришь ли, сударушка, мороз по коже…»

Санька слушала дедушку Акимыча, и у нее мороз по коже. Анюточка же от этих разговоров двумя руками отмахивалась. Вот пустяки какие! Мамзель Луиза хвалит не нахвалится Бонапартом.

Любезнейший, говорит, властелин… И театр любит. И актеров почитает.