Театр отчаяния. Отчаянный театр

На юге сознательно я бывал только в Ростове-на-Дону. Этот нарядный и разухабистый город был хорош. Но там слишком много и громко для моего сибирского уха говорили. Ростов славился своими бандитскими традициями, и ростовчане не без гордости относились к титулу своего города – Ростов-папа. Мне это казалось наивным. В сравнении с молчаливыми, страшными и холодными кемеровскими гангстерами ростовские, те, что мне довелось повстречать, казались артистами не того театра, который мне был интересен. К тому же я знал, что великий театральный режиссёр Анатолий Васильев – из Ростова-на-Дону, но уехал оттуда давно и обратно не собрался. Работал в Москве, в Париже, но не в Ростове. И что тогда было там делать?

Оставались только Питер и Москва. Я попытался восстановить старые питерские контакты и проверить не очень старые. Но быстро выяснил, что практически никого в Питере не осталось. Все были либо невесть где, либо за границей, либо в Финляндии, либо в Москве.

Надо было ехать в Москву. Больше было некуда. Я решил поехать. Точнее, съездить. Один. Не с целью обосноваться. А за ответом на вопрос: «Как можно жить?» Я не надеялся получить ответ на вопрос: «Как жить мне?» На такой вопрос никто бы не ответил, а я его никому бы и не задал.

Мне подумалось, что в Москве я смогу увидеть и узнать, как живут люди театра, люди искусства, мне станет известен их образ жизни, и я тогда попробую найти или устроить свой. Ни одного человека, полноценно живущего искусством, я ещё не знал. А тех, кого знал… Несколько поэтов, музыкантов, художников, Андрея Гарсиа… Их жизнь полноценной назвать язык не повернулся бы. Сам я жил вполне полноценной жизнью до поры. Но та жизнь закончилась. Мне нужна была другая. Я не представлял какая. И, чтобы узнать, собрался в Москву.

Я попытался объяснить то, что мною двигало, жене. Но ничего не смог сформулировать. Она не возражала, ничего не требовала. Она просто терпела такого меня, каким я был тогда. Я видел, что ей страшно. Её пугало непонимание. Но я ничего не мог сделать. У меня не получалось быть понятнее.

Попытки кому-то хоть что-то растолковать ни к чему не привели. Немногочисленные друзья видели, что у меня по факту всё благополучно, и списывали мои переживания на тонкость и невростеничность натуры.

Отца я отдельно попросил о встрече. Очень хотел ему всё объяснить и заручиться его поддержкой. Но отец, который когда-то был не в восторге от моих увлечений, потом от страсти к пантомиме, а потом был против моих театральных опытов, вдруг категорически высказался об идее поисков, которые могли разрушить мой театр. Он счёл желание оставить работу хоть на время безответственным и глупым. Он не согласился ни с одним моим доводом… Но, как всегда, позволил понять, что всё равно поможет, дал денег и не поставил никаких условий.

Про те дни я, спустя четыре года, написал пьесу «Город». Её ставили в Москве. Перевели на разные языки. Много спектаклей по ней вышло во Франции. В одном из них героя и его отца играли прекрасные чёрные актёры. Я не знаю французского языка. Но разговор героя с отцом я помнил дословно, как он был мною написан, и то, как он состоялся на самом деле. Во время французского спектакля в сцене разговора героя с отцом большой чёрный человек, с очень особенным африканским голосом, говорил на непонятном мне языке то, что сказал мне отец… И я понимал каждое неизвестное мне слово. Я слышал своего отца.

Как же важен был для меня тот разговор с ним! И как неоценимо важно то, что он поддержал меня, ни в чём со мной не согласившись!

Я, как смог, воспроизвёл его в пьесе «Город». Так мы поговорили. Герой пьесы в целом не похож на меня. Я, когда её писал, не хотел сходства. Но в этом диалоге я постарался с собой совпасть. В нём герой – почти я, насколько это вообще возможно. Я образца того времени.

ОТРЫВОК ИЗ ПЬЕСЫ «ГОРОД»

Он и отец; сидят рядом на скамейке, молчат некоторое время