Театр Шаббата

И вот теперь эта мысль просто рвалась из него. Кто поверил бы, что этот мерзкий развратник, оскверняющий город своим присутствием, этот негодяй Шаббат способен на такой прилив чувств. На похоронах, ледяным ноябрьским утром, его била крупная дрожь. Его колотило даже сильнее, чем ее мужа. Молодой Мэтью в полицейской форме не проявлял никаких эмоций, кроме затаенной ярости, которую переживал молча, — конфликт с собственным сознанием, мастерски урегулированный копом-профессионалом. Как будто его мать умерла не от страшной болезни, а была изнасилована и убита каким-нибудь психопатом, которого он непременно достанет и спокойно задержит, как только закончатся похороны. Дренка всегда хотела, чтобы в своих отношениях с отцом Мэтью проявлял ту же потрясающую сдержанность, что и на дороге, на дежурстве, где, по его словам, он ни разу не потерял над собой контроль, как бы его ни провоцировали. Дренка простодушно пересказывала Шаббату все эти похвальбы, пересказывала словами самого Мэтью. Радость, с которой она говорила о своем мальчике, возможно, не являлась для Шаббата самой интересной чертой Дренки, но, безусловно, была чертой вполне безобидной. Человеку простодушному, конечно, трудно представить, что одна и та же женщина может быть такой разной, но и Шаббата, знавшего толк в непоследовательности, иногда поражало то обожание, с которым свободная от предрассудков и постоянно искавшая приключений Дренка относилась к своему сыну, считавшему безупречное исполнение закона самой серьезной вещью в жизни и не имевшему друзей кроме копов: он объяснил ей, что теперь вообще не доверяет людям, если они не копы. Едва выйдя из академии, Мэтью, бывало, говорил матери: «А ведь у меня больше прав, чем у президента. Знаешь почему? Потому что я могу лишать людей их прав. Права на свободу. Вы арестованы. Вы задержаны. У вас больше нет вашей свободы». Именно чувство ответственности за такие большие полномочия и заставляло Мэтью столь неукоснительно придерживаться правил. «Он никогда не выходит из себя, — хвасталась Дренка Шаббату. — Если, допустим, его напарник распускает язык и обзывает подозреваемого, Мэтью ему говорит: не стоит. Заработаешь неприятности. Делай только то, что должен. На прошлой неделе привезли одного парня. Он пинал ногой машину и все такое, так Мэтью сказал: пусть делает что хочет, он задержан. Что мы изменим, если будем орать на него и ругаться? Он потом на суде об этом расскажет. Он же на это и рассчитывает, это поможет ему выпутаться из того, что он натворил. Мэтью говорит, пусть ругаются, пусть делают что хотят, они все равно в наручниках, и это он хозяин положения, а не они. Мэтью говорит: меня часто пытаются вывести из себя. Есть копы, которые теряют терпение. Начинают кричать на задержанных. А чего ради, мам? Зачем? Мэтью всегда сохраняет спокойствие».

По меркам Мадамаска-Фолс, на похороны собралась целая толпа. Кроме здешних друзей и знакомых, бывших и нынешних служащих гостиницы, приехали десятки клиентов из Нью-Йорка, Провиденса, Портсмута и Бостона. Для них Дренка многие годы была гостеприимной, расторопной хозяйкой. Среди приезжих были мужчины, с которыми она спала. Шаббат предпочел наблюдать за всем издалека, стоя в задних рядах собравшейся толпы. Он сразу вычислял этих мужчин по осунувшимся, скорбным лицам, на которых отпечаталось чувство огромной потери. Который здесь Эдвард? А кто Томас? А Патрик? Вот этот высоченный детина, должно быть, Скотт. А неподалеку от того места, откуда наблюдал Шаббат, то есть тоже довольно далеко от гроба, стоял Баррет, молодой электрик из Блэкуэлла, заштатного городка к северу от Мадамаска-Фолс, где только и есть, что пять кабаков низкого пошиба да психбольница. Так вышло, что автомобиль Шаббата на кладбищенской стоянке оказался сразу за пикапом Баррета — на заднем откидном борте грузовика было написано: «„Баррет электрик компани“. Мы справим вашу нужду».