Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

«Кохани отче, ведь присяга — отступничество. Меня не погонят — других-то гонят. На границы, на усмирения крестьянских бунтов, распрей с помещиками, со стачечниками-рабочими, с самими собою. Солдаты бьют и убивают провинившихся — крупно ли, по мелочи ли, недосмотру. Приказали — секи. Приказали — стреляй».

«Кохани сыне…»

Ксендз был доволен. Начальство тоже. Строптивец принял присягу. Отец словно выздоровел от тяжелой болезни. Сулеру передали письмо Льва Николаевича:

«Дорогой Леопольд Антонович.

Всей душою страдал с вами, читая ваше последнее письмо. Не мучайтесь, дорогой друг. Дело не в том, что вы сделали, а в том, что у вас в душе. Не нарочно, а искренне говорю, что на вашем месте я, наверное, поступил бы так же, как вы, потому что мне кажется, что так и должно было поступить. Ведь все, что вы делали, отказываясь от военной службы, вы делали для того, чтобы не нарушить закона любви, а какое нарушение любви больше — стать в ряды солдат или остаться холодным к страданиям старика?..

Не печальтесь, милый друг, а радуйтесь тому испытанию, которое вам послал Бог. Он посылает испытание по силам. И потому старайтесь оправдать его надежду на вас… Будьте только смиренны, правдивы и любовны, и как бы ни казалось запутанным то положение, в котором вы находитесь, оно само распутается…

Лев Толстой.

Несравненно больше люблю вас теперь, после перенесенного вами страдания, чем прежде».

Письмо целиком опубликовано в 70-м томе 90-томного Собрания сочинений Толстого. А в томе 21 напечатана пьеса «И свет во тьме светит». Толстой обдумывал, писал ее многие годы. Не закончил, отложил, нашли ее при разборке огромного архива. Пьесу не играли ни до 1917, ни десятилетия после 1917. Какая цензура, какое правительство разрешило бы спектакль, прославлявший отказ от армейской службы, воссоздающий военный суд, «психичку», где все — и врачи, и священник, и сами военные — уговаривают-угрожают, кто людским, кто божьим судом. В годы гласности — перестройки — пьеса прошла в Эстонии, на ТВ, прошла в Художественном театре, что в Камергерском переулке. В ТВ-спектакле человеком мысли, силы, убежденности, смятения стал Николай Иванович Сарынцов в исполнении Алексея Петренко.

Внешне ни малейшего сходства с Толстым. Грузный, медлительный, больше размышляющий в одиночестве, нежели поучающий молодых единомышленников. По сути — герой толстовский. То ли сам, то ли Толстой, у которого слово порождается мыслью, а мысль-слово передается собеседнику. Как передавалось Сулеру.

Конечно, претворяя в пьесе свои раздумья, Толстой писал не себя, вернее, не только себя: писал Черткова, Оболенского, Хилкова. Впрочем, Хилков двоился между Сарынцовым и юным князем Черемшановым. По возрасту — Сулер, по общественному положению — аристократ, этот Хилков + Сулер = Борис Черемшанов — отказался от военной службы. Невеста его — дочь Сарынцова, ему изменила. Сарынцов пришел к нему в «психушку» и сказал слова, совершенно повторяющие письма Толстого к Сулеру: «Про себя я смело говорю тебе, что если ты сейчас примешь присягу, станешь служить, я буду любить тебя и уважать не меньше, а больше чем прежде, потому что дорого не то, что сделалось в мире, а то, что сделалось в душе».

Обрывается пьеса словно газетный роман с продолжением, либо телесериал: «на самом интересном месте». Мать Бориса, княгиня Черемшанова, считая Сарынцова виновником трагических событий, стреляет в него и смертельно ранит. Николай Иванович умирает, как Федор Протасов из пьесы, также лежащей в бумагах, также не отделанной…

Отзвуки поступков, противостояние отказников властям разнеслись по миру, длятся сегодня в мире. История Сулера — одна из историй. Толстой убежден: поступки должны объединиться, перехлестнуться в мир, в массы народно-крестьянские, солдатские, скрепить верхи, таких, как Хилковы, с низами — рядовыми, их отцами-матерями, их детьми, будущими рекрутами. Ведь все так просто. Не хочешь, не можешь убивать — не иди в солдаты…

Конечно, Антон Матвеевич ни в кого не стрелял. Снаряжал сына в дорогу, причем совершенно не известную.

Глава 3 Волны песчаные