Театр тающих теней. Конец эпохи

Нет никого.

Анна идет обратно на улицу. Стрельба где-то рядом, за поворотом. Открытое авто с матросами и комиссарами грохочет по мостовой. Рыжая в куртке бычьей кожи среди них. Не по сезону кожанки в феврале.

Авто прогрохотало и снова тишина. Только ветер. Отдаленные звуки выстрелов. И она одна. Больная. С простуженным кричащим младенцем на руках. Посреди пустого холодного города, в котором стреляют.

– Тише, моя маленькая! Тише! Сейчас всех найдем. Сейчас найдем Бронштейна. Или вернется Макар с повозкой, и другого доктора найдем.

Но Макар только уехал, когда его ждать теперь. И ждать ли? Что если он сбежал? Ветер продувает и без того кашляющую девочку и ее саму.

Анна звонит, стучит в двери соседей. Громко стучит. Приличные женщины так не стучат, но ей уже не до приличий.

Не открывают. Никто.

Из одного окна чуть выглянула старушка и сразу же скрылась за занавеской. Хотя что скрываться, видно же – не матросы, не солдаты, а женщина с ребенком. Но не открывает никто.

Стучит снова и снова.

– Бронштейна шукаете? Нет его! – пугает голос сзади.

Дородная тётка. Даже не с двойным, а с тройным подбородком.

– Как нет?!

– Сбежал. Утек буржуй от контрибуции!

– Как сбежал?! От какой контрибуции?

– С луны, никак, свалились, дамочка? Всем буржуям велено было собрать десять мильёнов на нужды революции. А энтот сбежал! Если б он, буржуй проклятый, в тот год не помог разродиться моей свояченице, сама б сдала его в ревсовет…

Жар заливает Анну с ног до головы. Пот течет по спине. Грудь сейчас лопнет. Иришка даже кричать перестала, жамкает пересохшими губками.

– Вы, дамочка, шли бы отселя подобру-поздорову. Вижу, дитё у вас малое, и вид не пролетарский в таком полушубке-то. Кабы не вышло чего…

Дородная тетка жадно заглядывается на соболиный мех короткой шубки, подаренной мужем на рождение Машеньки.

– Чего бы не вышло? Почему в полушубке? – не понимает смысла слов Анна. Боль в груди затмевает сознание.

– В таком полушубке постреляют тебя, барыня. Нонче тут буржуа́зию стреляют. Свозят всех в одно место, и поминай как звали!

Пустая улица, продуваемая февральским ветром насквозь. Ни души. Работник Макар уехал, и все меньше надежды, что вернется.

– Мне врач нужен. Помогите врача найти.

– Где ш его теперяче взять-та? Попрятались лекари. – Тётка брызжет слюной, разводит руками, но не уходит. – А шо болит-то? У тебя аль у ляльки?

– У меня. Жар. Девочка кашляет. Сильно, – отвечает Анна. И тихо начинает оседать, боясь упасть в обморок и выронить Иришку из рук.

Тётка подхватывает. Трясет, бьет по щекам, приводя в чувство.

– Давай, давай! Дитя уронишь, болезная. – Протягивает руки. – Отпусти ты дитя! Ничо плохого буржуйскому твоему отродью не сделам. Что ли не люди мы?

Анна лишь крепче прижимает к себе снова кричащую Ирочку.

Красная с черным на тётке шаль. Красное с черным в глазах Анны.

– Пошли! Отведу. – Тянет за собой. – Только бумажные деньги теперь не в ходу. За бумажки буржуям никто помогать не станет. У тебя что ценное с собой есть?

Анна качает головой.

– Полушубок отдашь.

Зачем такой дородной тетке полушубок тоненькой Анны? Он ей на одну руку.

– Как же я обратно поеду? Зима…

– Салоп старый дам и платок энтот! Не развалишься.

Делать нечего. Кивает. Нечего делать. Если шубку не отдать, то можно здесь же в этой шубке и упасть, сил держаться на ногах больше нет.

Дородная тётка ведет за угол. Заводит в полуподвал. Кивает на полушубок:

– Сымай!

– Доктор где?

– Щас будет. Шубу давай. – За рукав стаскивает с нее полушубок.

Анна едва успевает переложить Иришку с одной руки на другую. Что как эта тётка шубку сейчас отберет и ее раздетую, с ребенком в этом страшном полуподвале бросит, а никакого доктора здесь и нет?!

Тётка оглаживает мех руками.

– Пойдёть! – Снимает с себя красно-черную шаль. – Покуда в энто закутайся! Салоп опосля принесу. – Стучит в дверь. – Дохрур – не дохтур, а сестра егойная туточки попряталась. Мож, подсобит. – Проталкивает Анну в чуть приоткрытую дверь, и, тяжело топая, почти бежит к выходу из полуподвала.

Ослепленная светом из приоткрытой двери, Анна не сразу понимает, куда втолкнула ее дородная тётка. Отнимут ребенка? Убьют их с Ирочкой в этом подвале?

Красный с черным платок дородной тётки, отданный ей вместо шубки.

Красная кофта рябой девки в этой комнате

Красный кумач транспаранта над парадной.

Красная лампа внутри.

Красное всё, стоит только прикрыть веки.

Жар.

Не нашедшее выхода наружу молоко, кажется, уже кипит внутри нее, лавой вулкана хочет найти выход наружу. Но выхода нет. Лава выжигает внутренности, вырывается из груди, разливается по всему телу, накатывая через плечи в руки, в голову, опускается в низ живота и наливает ноги.

Жар.

Где она? В безопасности? Или ей всё это только кажется, и никакой сестры доктора рядом нет? Сознание ее мутится от жара или это реальность? Но знает одно – нельзя выпускать девочку из рук.

– Анна Львовна! Раздетая совсем! Матерь божья! Как вы здесь оказались?!

Дора Абрамовна?

– Голубушка, Анна Львовна! Девочку отпустите-то, не уроню!