Театр тающих теней. Под знаком волка

Забыв накинуть пальто, в одном пиджаке, с наспех забинтованной носовыми платками, стремительно набухающими кровью, рукой, молодой художник с женой выходят из громоздкого неуютного здания на крыльцо. Прямо на ступеньках закуривают. Без всякого длинного мундштука молодая женщина раскуривает папиросу и, затянувшись, протягивает мужу.

Видят, как к зданию филармонии подруливает таксомотор, навстречу которому устремляются кадетские лидеры Гессен и Каминка. Из дверцы авто выходят красивая женщина и поразительно похожий на Набокова юноша.

— Август Исаакович! Август Исаакович! — Женщина хватает Каминку за рукав. — Что?! Что случилось? Скажите мне, что случилось?!

Каминка неуклюже разводит руками:

— Что же, Елена Ивановна, всё плохо… Всё очень плохо…

— Всё кончено? — то ли вопрошает, то ли самой себе объясняет Набокова.

Каминка молчит. Молчит и Гессен. Покачивающаяся — вот-вот в обморок упадет — женщина дрожит и, подхваченная сыном, впивается в его руку.

— Как же это, Володя?! Как же это?! — сначала тихо, потом всё громче и громче повторяет она. — Добрый вечер, Савелий! — машинально здоровается с сидящим на ступеньках раненым художником и снова поворачивается к сыну: — Володя, ты понимаешь? — И обратно к художнику: — Савва, а ты что-нибудь понимаешь?! Как же так?!

Набоков-младший машинально, как старому знакомому, протягивает художнику руку и ведет мать в здание.

— Вот тебе и крымская поликсена, — бормочет художник.

— Знакомы с Набоковыми? — удивлен Парамонов. Внешний вид нищего художника не вяжется с кругом знакомых весьма состоятельного кадетского лидера.

— Были. В другой жизни, — отвечает художник Иннокентий Саввин, помогает жене подняться со ступенек и вместе с ней следует за странной процессией по длинному коридору мимо большого зала, где всё произошло.

Дверь в зал приоткрыта. Поваленные стулья превращают филармонический зал в подобие лесного бурелома. Посреди этого бурелома в проеме двери сухая фигура Милюкова. Тело застреленного Набокова еще не успели унести.

— Хочу его видеть! — произносит вдова, но ее не пускают. Проводят дальше по коридору в комнату, где уже полно зеленых мундиров полиции. Младший, а теперь уже и единственный, Владимир Набоков просит стул, чтобы усадить на него мать.

Толпящиеся и нелепо суетящиеся соратники-кадеты приносят очень высокий стул. Елена Ивановна опускается на него. Сидит молча, потом начинает плакать. Навзрыд, перемежая рыдания с идущими откуда-то из глубины горла стонами.

Не прикрытая локоном жилка на ее виске слишком заметно, пугающе резко пульсирует. Будто решает, пульсировать дальше или нет. Остановиться. Прекратить. Прекратить разом муку, которую у этой женщины сил нет терпеть.

Сын прижимается щекой к этой жилке, шепчет несколько слов матери на ухо, и снова отходит к одному из соратников отца. А вдова, пристально глядя перед собой, что-то бормочет. Бормотание ее становится все отчетливее, и художник Саввин разбирает обрывки фраз.

«…заступник мой еси и прибежище мое. Бог мой, и уповаю на него…»

Елена Ивановна словно заговаривает свалившуюся на нее отчаянно-непереносимую, непосильную боль.

«…оружием обыдет тя истина Его…»

Бормочет эта немолодая красивая женщина. Бормочет, глядя куда-то вглубь пространства на то, чего нет ни в этой комнате, ни в этом мире. Бормочет и не видит никого вокруг — ни суетящихся недавних соратников ее убитого мужа, ни Гессена, ни собственного сына, ни художника Иннокентия Саввина, которого она отчего-то зовет Савелием и который пытается ей что-то отдать.

— Владимир Дмитриевич нынче днем купил, — запинаясь, бубнит художник. — Для вас… Из кармана выпало… когда… выстрел… на пол выкатилось… для вас… нынче днем…

Слов художника Саввина Елена Ивановна не слышит. И самого Иннокентия не видит. Не видит и дрожащее в его перевязанной носовыми платками руке кольцо с большим прозрачным желтым камнем, несколькими часами ранее купленное только что убитым Набоковым у писателя Сатина, через несколько минут после той сделки упавшего замертво на пороге «Романишес Кафе»

— Не наше… — качает головой Набокова. — Нет-нет! Это не наше… Нам не надо. Не придет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… Это не наше, не наше… сохранити тя во всех путях твоих…

Художник Саввин протягивает кольцо вернувшемуся к матери Владимиру, но тот столь же решительно отказывается.

— Не наше.

Саввин, не знает, что делать с роковой покупкой Набокова, которую, как знак случившейся смерти, не желают принимать ни вдова, ни сын.

— Уберите, голубчик! — говорит ему Парамонов. — Вы же от всей этой мистики проклятых колец, надеюсь, далеки! Уберите! С глаз долой! После разберетесь.

После… После…

«После чего?» — думает художник. Подходит к Набокову-младшему, кладет тому в карман кольцо с прозрачным желтым камнем. Кольцо, которое так странно вернулось в его жизнь в другой год, в другой стране. Знать бы, после чего?