Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)

Джеки отдал ей крест. Она с восторгом потянулась за ним; но потом сжала свои нежные бледные ладони. Она посмотрела на них – ногти впились в кожу, как когти.

И потом голос – чужой, не Норы – вырвался из ее уст:

– Хозяин этого ножа не был убит. Он умер от жажды. Он мучился три дня.

Джеки аж подпрыгнул. Крестик выпал у него из рук и упал на ковер.

– Кость на рукоятке ножа принадлежит земле. Это была волчья кость. Кость Зоры.

Я не собирался пугать Нору, но почти завопил:

– Чья? Зоры или Норы?

Я надеялся, что она просто назвала свое имя. Но уже знал, что это не так. Разумеется, я сразу вспомнил древнюю богиню полуночи и рассвета, темную женщину Зорайю, о которой нам, детям, рассказывали бабуля и бабушка Сала.

Нора меня не поняла. Она расхохоталась и снова стала собой.

– Кто такая Зора? – хихикала она. – Ты забыл, как меня зовут? Нора!

Она взяла бутылку пива из ведра со льдом – оглянулась, чтобы убедиться, что родители этого не видели, – и нагнулась, чтобы поднять с пола крест.

– Очень красивая вещь. Спасибо, Джек.

Нора потянулась, чтобы по-девичьи обнять его в знак благодарности. Но лицо Джеки было белым и влажным, как сырое тесто. Он напрягся и отпрянул от Норы, не сказав ни слова. Всего секунду Джеки с Норой смотрели друг другу в глаза, словно их связывала невидимая проволока. Милая, привычная улыбка Норы исчезла с ее лица. Она густо покраснела, будто кто-то плеснул ей в лицо ковшик женских румян. Потом Нора вцепилась в подол и развернулась, как в танце, – обычно она так делала, чтобы все разглядели ее стройные ноги в хлопковом колоколе юбки.

– Увидимся, ребята, – крикнула она нам.

– Ты тоже слышал, – сказал мне Джеки очень тихо, чтобы никто из толпившихся вокруг него не услышал.

Он вынул нож из кармана и предложил мне. Я не взял. Я выставил перед собой ладони, словно заслоняясь от огня. Джеки сказал:

– Давай, Ян, отдай его в Военный музей. Бесплатно.

Я ответил, что скажу дедуле, чтобы тот отнес его в музей, а пока пускай Джеки уберет эту штуку.

Мы оба знали, что дедуля этого не сделает. Мы не знали, был ли нож проклятым до того, как Джеки с его помощью вломился в склеп, – проклят нашим предком-солдатом, который украл его у умирающего, – или же дело было во вскрытой могиле? Но мы знали, что проклятье перешло с ножа на Джеки, и неважно, сколько он вырежет крестов. Мы видели, что оно было настолько сильным, что на минуту перекинулось даже на Нору. Черт знает почему. Может, из-за многих слоев грехов, старых и новых, в которых сам Джеки, возможно, был не виноват, просто нож лежал в коробке, ждал момента и набросился на ничего не подозревающую жертву, изменяя ее, шаг за шагом, превращая частицы добра в гниль.

Я быстро сказал кузену:

– Все кончилось. Странная была штука, но случаются и более странные вещи.

– Неважно, – сказал в конце концов Джеки, после того как подошел к столу и опрокинул стопку виски. – Ничего уже не исправить.

Он провел рукой по ежику волос и сжал лоб. Затем потянул за руку Патрисию Финниан и закружился с ней так, что их бедра свивались, подобно змеям. А потом они уехали. Вдвоем. Когда они вернулись, гости давно разошлись. Я услышал, как подъехала машина, лишь потому что не мог заснуть. Думаю, Патрисии не впервой было заявляться домой на рассвете, а вот тетя Мэгги утром была в ярости. Она грохнула чашку с кофе на стол перед Джеки, словно хотела облить его и обварить. Но Джеки дал понять, что он больше не маменькин сынок, и только попросил сахара. Если ему можно было отправиться на войну, то провести ночь с женщиной он тем более имел право.

Вечером, в честь наступающего Рождества, мы все поставили ноги на топор, лежащий под столом, – семейная традиция, на удачу на следующий год. Дядя Гастон и дядя Жозеф тоже были с нами. Они подняли бокалы за Джеки и за меня.

– За пару валетов, – провозгласил дядя Жозеф, потом поглядел на реба Яворски, который зашел к нам на ужин, хотя наши странные обычаи ничего не значили ни для него, ни для его жены и трех детей, как, впрочем, и их обычаи для нас.

– За бубнового короля, короля бриллиантов, – добавил дядя Жозеф.

Мистер Яворски покраснел. Думаю, заговаривать о чьем-то богатстве было дурным тоном. Хорошо, что зашел реб Яворски. Как и мы, он приехал из Европы и тоже волновался за тех, кто там остался. Дети у него были еще маленькие, в солдаты не годились, а сам он был слишком стар для армии. Но в Польше у него оставался брат.

Я отвез Джеки на вокзал на его машине. На нем была зеленая форма. Он смахнул рукавом какую-то грязь с черного капота. Я отдал кузену вещмешок и попросил его не изображать из себя героя.

– Только не я, братец Ян, – ответил Джеки. – В один прекрасный день я вернусь за сладкой Патрисией.

Но когда я потянулся, чтобы обнять его, он отстранился.

– Бывай, – сказал он и пошел вверх по лестнице.

Это было неправильно. Все это было неправильно – мы не должны были так расставаться. Я подумал, что Джеки не хочет, чтобы эта непонятная пакость перескочила на меня.

Женился я довольно молодым.