Театр ужасов

В конце восьмидесятых был у меня друг, Федя Зуб, молодой парнишка, невысокий, щуплый, волосатый, носил куртку с заклепками и символом агористов – буква «А» в круге – на спине, любил «ГО», Sex Pistols, все дела. Рожа у него была вызывающая. Его били на каждом перекрестке качки, менты, гопники, кому не лень было. Как-то его переклинило, он взял гитару и поехал в Люберцы, залез на крышу столовки местной и затянул All You Need is Love. В Люберцах – страшно подумать! Волосатик пропагандирует любовь в Люберцах! Понятное дело, его жестоко избили, гитару сломали. Он месяц пролежал с сотрясением мозга, долго лечил руку, ребра, челюсть… Говорил плохо, жевать не мог, отощал, как покойник, жутко было смотреть! А как оправился, стал тренироваться. Я смотрю – он в своей куртке бегает, отжимается, на турнике в своих драных джинсах висит. Спрашиваю: ты чего? Он: да ничего, я им задам, увидишь. Мы не приняли ко вниманию, жили своей жизнью, он бегал. И вот… началось… в газетах шумиха была. В подвалах находили тела обезображенных до неузнаваемости бойцов. Мы и не знали, что это он, Федька Зуб, дел наворотил. Оказалось, он, никому ни слова не говоря, брал зубило и молоток, и в бушлате строительном, как рабочий, ездил в Люберцы мстить, выслеживал по одному и убивал, молотком по башке раз, затащит в тихое место, а там зубилом, жестоко. Троих, что ли, укокошил. Его и не нашли бы, если б сам глупость не сделал: он оставлял послание, кровью на стенах писал что-то, так его и вычислили. Его мать рассказывала, что на закрытом процессе он во всем сознался, речь толкнул героическую, мол, куда страна катится… Было б перед кем распинаться… Хотели ему вышку дать, но Федьке тогда было семнадцать. Ну да, семнадцать, как сейчас помню, мы отмечали еще все вместе… Обнаружили невменяемость. Разве нормальный человек взялся бы молотком людей херачить? Нет, конечно. Вот его и определили на десять лет в тюремную дурку. Мать его навещала. Он на ней держался умом. Друзья как-то быстро забыли. У меня тоже были проблемы с документами, я не мог навещать… Выпустили его в конце девяностых. Я несколько раз с ним виделся. Совсем другой человек. Внешне не узнать, вообще конкретно другой. Лысый, жирный, один глаз заплыл. Без пальца. Кто-то спросил его: а как палец-то потерял? А он говорит: откусил. Кто, спрашивают, откусил-то? Да сам себе, говорит, откусил. Не знаю, правда ли… Все тело побито-покоцано, живого места на нем нет. После того как вышел, с женщинами не сближался, ни с одной. Может, из-за лекарств бессилие… А может, и что другое… Но по духу и риторике совершенно тот же Федька Зуб, что и был. Не только лексика та же, он наизусть помнил все наши песни, все наши беседы. Мог сказать: а помнишь, у магазина тогда говорили?.. Когда? – спросят. Да в восемьдесят седьмом! Никто уж и не помнил, что там было. А у него память как законсервировалась. И еще голос! Да, когда говорил – другой, а когда пел, голос был тот же. Вот что добивало, я слушал, как он пел, закрывал глаза и перемещался в прошлое. Он был настоящий, его нам словно выдали: нате вам, посмотрите на него, сравните с собой. Невыносимо! У всех мозги жиром заплыли, заграница, шмотки, выгода, секс, особенно секс… А в нем ничего этого нету, чистый как слеза, ей-ей князь Мышкин! Ну, долго он не выдержал. Быстро его понесло, стал на людях срываться, требовать от них невозможного – чтобы все было как раньше, чтобы двери не запирались, никаких мобил и компьютеров, все общее, ну и так далее… Не вписался он в новое время, не нашел себя Федя Зуб, друзья изменились, система распалась, Совка нет, бороться не с чем, кругом капитализм, да еще в самом соку. Говорят, крикнул что-то вроде: все скурвились!.. – и сиганул с крыши.

Седьмой, восьмой и девятый этажи пока не закончены, и я не представляю, что работы когда-нибудь будут завершены (как мне кажется, мастер и не стремится к завершению своей «книги»), лестница, что ведет на девятый этаж, местами разбита и считается опасной, но Кустарь туда ходит, что-то мудрит. Мы там не были, но скоро побываем, торопиться нам некуда, Театр от нас не убежит, тут время как будто и не идет, зато в мастерской на щитах и глаголях появляются каркасы, всюду разбросаны эскизы, стоят клетки с проволочными зародышами. Замыслы есть, мы ждем воплощения.