ТЕАТР В КВАДРАТЕ ОБСТРЕЛА

Особую службу несли уличные динамики. Они были укреплены с таким расчетом, чтобы прохожий непрерывно находился в зоне их звучания: один динамик «провожал» пешехода, другой тут же «встречал» его. Так вели они ленинградцев тяжкими блокадными маршрутами улиц. Во время обстрелов динамики сейчас же переходили в распоряжение МПВО, предупреждали людей об опасности и спасли сотни человеческих жизней. Радио стало неотъемлемой частью жизни – как кусочек хлеба, стакан кипятку, вязанка дров.

Герой Советского Союза И. Каберов рассказывал, как он слушал речь Вишневского в одной из ленинградских квартир. Неожиданно, в середине речи, в репродукторе раздался треск и голос оборвался. «Это еще хорошо, – сказала хозяйка дома, – он тут два дня совсем молчал. На днях бомбой соседний дом разрушило, так у нас всё со стен – на пол. Репродуктор тоже упал, но теперь кое-как починили, хоть и трещит иногда, а все же действует. Без хлеба жить еще можно, но уж без радио никак нельзя. Эти два дня, я думала, не проживу: тихо в комнате, как в могиле, будто тебя заживо похоронили».

Может быть именно тот самый репродуктор, много раз раненный и залеченный, тот, что дороже хлеба, и висит теперь на музейной стене?

Работники радио многое узнавали раньше других. И раньше, чем, услышав правительственное сообщение, вздрогнула великая страна, они уже знали о вероломном нападении врага. Перестроиться мгновенно работники радиовещания, разумеется, не могли. В первые военные дни никто толком не знал, о чем рассказывать людям по радио. План вещания был безнадежно смят. Передачи возникали или снимались неожиданно. Радио и раньше походило на горячий цех. Теперь здесь царила вулканическая атмосфера. Чаще шли в эфир митинги, марши, песни, наспех написанные стихи. Репродукторы хрипли от надрыва. На пожелтевших страницах тогдашних передач – много восклицательных знаков, скороспелых заверений, оптимистических прогнозов. Но слова: «Внимание, говорит Ленинград!» – звучали все значительнее и драматичнее. Из простой информации они начинали превращаться в символ стойкости города.

Позывные становились клятвой.

Уже 1 июля сорок первого года репродукторы сообщили: «Товарищи радиослушатели! С сегодняшнего дня мы начинаем ежедневно выпускать передачи, которые мы назвали «Радиохроника»… Нужно бить заклятого врага не только оружием Красной Армии, но и словом, бить словом так, чтобы вся мерзость, вся подлость и все коварство фашизма были беспощадно обнажены…»

Так родилась «Радиохроника» – спутник ленинградцев на блокадном пути. Ей предстояло стать ежедневным, а позднее – почти ежедневным блокадным радиожурналом последних событий, искусства, поэзии. В дни войны и блокады вышло около пятисот номеров «Радиохроники». С ее страниц звучали голоса писателей, артистов, ученых, рабочих, воинов. Выступала Вера Кетлинская, ставшая в дни войны ответственным секретарем Ленинградского отделения Союза писателей. Звучали нежные и сильные строфы Ольги Берггольц, железные строчки Николая Тихонова, по-русски напевные стихи Александра Прокофьева. Михаил Зощенко и Евгений Шварц писали для радио рассказы, фельетоны, сценки, иные из которых пережили войну и прочно вошли в литературу; так случилось, к примеру, с зощенковской «Рогулькой». Дикторы и актеры читали у микрофона статьи Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, рассказы Бориса Лавренева. До февраля сорок второго года читал свои стихи поэт Владимир Волженин: в феврале он умер от голода. Каждый день шел в эфир поток информации не только о быте города, но и о его искусстве.

Говорит Ленинград!.. «Радиохроника»… Ленинградский блокнот…

«Двенадцать часов дня. У подъезда театра трудятся несколько человек в рабочих комбинезонах. Руками, защищенными брезентовыми рукавицами, они тащат железные листы, старые водопроводные трубы, мотки проволоки, они очищают здание театра от хлама. Один из этих людей взглядывает на вас, и вы чувствуете что-то знакомое в его лице. Ах, это он – родовитый испанский гидальго. Он выходил на сцену в костюме, отличавшем изысканный вкус. Его холеные руки были украшены кружевными манжетами. Он подметал пыль страусовым пером лихо заломленной шляпы, приветствуя прекрасную вдову. Но сейчас он забыл о своем гидальго, пот струится по его загорелому лицу, он занят водопроводными трубами, деревянными ящиками, мотками проволоки. Много работы. Еще очень много работы…»