Театральная история

Разочарован он был не только многогрешным поведением Ипполита Карловича, которое бросало тень на его все менее безупречную пастырскую репутацию. Отец Никодим, по природе своей реформатор и революционер, не оставлял мечтаний “преобразить театр, вверенный Богом моему духовному чаду”. Он чувствовал и видел: его мечта — сколь безумная, столь и непреодолимая — все дальше от воплощения. И страдал от этого не меньше, чем от грехов Ипполита Карловича.

Недоолигарх чувствовал назревающую перемену в отношениях с батюшкой. Чувствовал Никодимов гнев. Но пока не решил, что предпринять.

— Наша болтовня. Так нелепа в этом. Черно-белом. Великолепии. Давай молчать.

“Наша болтовня! Это ты мне говоришь, мне, священнослужителю! — горестно воскликнул про себя отец Никодим. — Как же я дошел до этого? За тем ли я пришел к нему, чтобы стать слугой его грехов и прихотей? И вот теперь слышу — помолчи, дай мне снежинками полюбоваться?! Еще чуть-чуть — и я покрою позором свой сан. Или уже покрыл?”

Отец Никодим оглядел свою рясу. И даже как будто слегка успокоился — пятен позора на ней не было. Но оскорбление он чувствовал глубокое. Безветренно. Тихо. Снежно.

Священник переминался с ноги на ногу. Обувь поскрипывала, но звук этот растворялся в едва слышном шуршании падающего снега. Ипполит Карлович стоял неподвижно. Поскрипев ботинками, отец Никодим с некоторым вызовом произнес:

— Девушка, которая была у вас, на следующий же день была назначена на главную роль.

Недоолигарх не отвлекся от наблюдения за снегопадом:

— Да ты что? Она так одарена?

— Она одарена… Связью с вами, прости Господи!

— Сильвестр так никогда не поступал. Он никогда не назначал. Моих посетительниц. Только на основании посещения.

Безветренно. Тихо. Снежно.

— Ипполит Карлович, — голос отца Никодима задрожал, — если вы не оставите свои прелюбодейства, я буду вынужден оставить вас.

Ипполит Карлович ничего не ответил.

— Вы меня слышите?

— Один на один меня оставишь? С деньгами и соблазнами?

Отец Никодим вдруг подумал, что словосочетание “деньгами и соблазнами” по ритму похоже на “духами и туманами”. Не углядев в этой мысли ничего, кроме нелепости, священник разгневался еще больше. Он учащенно задышал-засопел, подыскивая самые хлесткие слова, чтобы достойно ответить дерзкому чаду. Он ожидал, что Ипполит Карлович продолжит оправдываться, но недоолигарх снова отдался окружающей красоте.

— Пока я с вами, пока я рядом, получается, я даю вам санкцию на все ваши мерзости! Я покрываю позором свой сан! — выкрикнул священник, и снова, не отдавая себе в том отчета, оглядел рясу. — А я индульгенциями не торгую! Прошли те времена! И у нас их вообще не было!

— А уйдешь — откуда знаешь, что я натворю, скольких с собою в ад заберу?

Ипполит Карлович вдруг отказался от своих излюбленных точек, и произнес предложение ровно, на одном дыхании. Отец Никодим заметил эту лексическую перемену, и снова затеплилась неумирающая надежда, что есть смысл в его проповеди. Что не мечет он бисер перед свиньей-миллионером. А Ипполит Карлович продолжил говорить — так же ровно, без запинки. И священник вдруг расслышал не только надежду, но и едва ощутимый голос страха.

— Подумай, на каком краю ты меня держишь. Видишь, каков я даже при тебе! А без тебя? У меня денег даже на богоборчество хватит… Не поджимай так губы, я шучу. Уходить ты собрался, потому что со мной рядом слишком грязно. Ты о репутации задумался. Об имидже.

Священник хотел выкрикнуть — “довольно паясничать!”, но вместо этого тихо сказал:

— Я как в капкан угодил. И оставаться совесть не дозволяет, и уйти.

Отец Никодим замолчал. Губы его подрагивали. Ноздри раздувало гневом. В издевках Ипполита Карловича была правда, и это вызывало еще большую обиду.

— А на что тебе сдался этот театр? — вдруг спросил Ипполит Карлович, — Хорошо, настанет момент, я выгоню Сильвестра. Тем более что он там что-то затеял нехорошее. Это ясно как божий день. Или божья ночь. Вот эта.

Священник с внезапной страстью произнес:

— Театр необходимо сделать храмом.

Ипполит Карлович опешил.

— Храмы и так есть.

Отец Никодим нервно зашагал вокруг недоолигарха — скрип ботинок окончательно победил шелест снега.

— Меня терзает, что культура и религия так разделены. Когда я один, ночью, наедине с собой…

На секунду он задумался, стоит ли говорить столь откровенно. И решил: нужно наконец узнать, как отреагирует Ипполит Карлович на его мечту. Узнать и принять решение окончательное: оставаться дальше подле такого человека, или же это не имеет смысла. Причем — ни для кого из них. И отца Никодима понесло:

— Ночью, когда я слышу голос Бога, я чувствую, что призван восстановить разрушенные связи религии и культуры.

Ипполит Карлович посмотрел на священника с каким-то удавьим

интересом.

— Если вам, и правда, интересно, то вот что! Вот что я вам скажу! Меня завораживает история двух христианских мучеников. Они для меня символы слияния религии и культуры.

— Я тебя очень слушаю, отец Никодим.