Театральная история

На лице Иосифа — смирение и печаль. На плечах Иосифа — серый свитер. В душе Иосифа — жажда бури. Бури, которая вбросила бы его в круговорот событий. А события заставили бы его забыться. Но событий он ждал напрасно. Сильвестр обрек его на пустоту:

— Все, иди, дорогой.

Иосиф повернулся задом к режиссеру, потом повернулся лицом, и, медленно пятясь, утек. Когда дверь за ним закрылась, Сильвестр сказал:

— Ну что же, наши огневые позиции засечены врагом… Прекрасно. Светочка, у меня… — Сильвестр остановился. — А вот это уже будет лишнее. Посмотри, дорогая, не подслушивает ли наш виртуоз?

Сцилла Харибдовна резко открыла дверь, надеясь расшибить Иосифу лоб. Но дверь рассекла только воздух.

— Я так и думал. Все, Иосиф закончился, друзья мои. Так. У меня вечером эфир на Первом канале. Я его отменить хотел, но Иосиф не дал мне выбора.

«Вы сами себе не дали выбора!» — мысленно взвизгнул господин Ганель.

— Видимо, придется пойти. Света, позвони, скажи им, что я еду. Откроем занавес за день до премьеры. Тоже ведь хороший ход? Пускай поспорит жалкий звоночек толстяка священнику с моим эфиром на миллионы зрителей. С тревогой думаю — кто победит? — И Сильвестр засмеялся.

И в который раз господин Ганель, не верящий в Бога, подумал: «Этот человек — богоподобен».

Отче наш, как же мы допустили?

Прайм-тайм. Время обетованное для фирм и концернов. Мечта политиков. Недостижимость и невозможность для деятелей культуры всех величин, кроме первой. Сильвестр Андреев был деятелем именно такой величины. А потому он вошел в студию, как в дом родной, попутно здороваясь с давними знакомыми — операторами, продюсерами, режиссером. Слегка щурясь от яркого света, вальяжно опустился в огненно-красное кресло напротив ведущей. С легкой усмешкой сказал ей: «Как у вас жарко всегда. Вечное лето».

Ведущая Юлия Кликникова улыбнулась ему с приторным восхищением. Он ответил ей понимающим взглядом: и мне нередко приходится улыбаться по долгу службы. Потом пригляделся к ее улыбке и подумал: «Но все-таки гораздо реже, чем тебе». Режиссер, человек с навечно утомленными глазами, подошел к Андрееву:

— Добрый вечер, рад! У нас всегда-всегда такие рейтинги с вами! На всякий случай напомню, Сильвестр Андреевич. Лицо руками не трогаем, микрофон на пиджачке не задеваем. Если вокруг вас люди будут ходить, а они будут, внимания не обращаем. Только вы и Юля. И так двадцать минут. А когда будет реклама, расслабляемся, шутим, потом снова — только камера, вы и Юля. Прямо в камеру не смотрим.

Сильвестр кивнул.

— Я помню все ваши правила. А лицо руками я, поверьте, и вне эфира не трогаю. По крайней мере, свое.

— Две минуты до эфира! — крикнул кто-то с неба.

В этот момент инспекторы пожарной охраны вошли в театр. Слегка дрожащий от страха Семен Борисов ждал их у дверей кабинета. Он утратил хитрость, потерял хватку, когда услышал, что идет инспекция, идет ночью, идет по приказу с самого верха. Это был приговор. Семен Борисов это понимал. Одно лишь слово «проверка» повергало его в страх, потом в трепет, а затем страх и трепет действовали сообща, раздирая директорскую душу. Уже сейчас первая стадия (страх) стремительно переходила во вторую (трепет). Но оставалась надежда, что третья стадия (совместная) так и не наступит: проверка все-таки была не финансовая, а пожарная.

Борисов был так напуган поздним проверочным визитом, что, когда на лестнице появился инспектор первый — улыбчивый мужчина лет сорока в изящном костюме — директор театра удивился, почему на нем нет пожарной каски. За первым инспектором следовал второй — его антипод. Сразу было видно: улыбка на его лице восходила редко. Он протянул директору руку с тусклым золотым кольцом:

— Добрый вечер. Макар Панфилов.

— Добрый вечер, — ласково, даже почти нежно повторил первый.

«Сейчас скажет Панфил Макаров», — подумал перепуганный директор, но услышал:

— Борис Плеханов.

— О, да мы тезки! — обрадовался директор.

— Не сказал бы, Семен Иванович. — Инспектор Плеханов даже как-то опешил.

— Тезки по фамилии… — Директор тонул, хотя не знал за собой никакой вины. Но под перекрестным огнем суровых и смеющихся глаз начал ее чувствовать.

— Так не бывает, любезный, — ласково ответил Панфилов. — Тезок по фамилии не бывает.

— И не будет никогда, — отрезал неулыбчивый, и директор театра почувствовал, как остатки воли покидают его.

Почему же Сильвестр держал трепещущего перед инспекциями директора? Он ценил Борисова именно за его непреходящий страх перед тем, что его вот-вот проверят. Благодаря этому страху директор не позволял себе никаких отступлений от закона. Театр был в образцовом порядке. Но директор прекрасно понимал специфику державы, гражданином которой являлся, и знал, что ночной визит двух проверяющих сулит ему, безвинному, мало хорошего.

— Ну-с, — сказал неулыбчивый. — Сами предъявите нарушения? Или нам поискать? Это хуже.

— Это гораздо, гораздо хуже, — доверительно сообщил лучезарный.

— Какие нарушения, что вы, — лепетнул Борисов и проклял Сильвестра Андреева в душе своей.