Театральное наследие. Том 1

Вопрос ставится до такой степени принципиально, что результаты наших совещаний могут оказать очень большое влияние на дальнейшие судьбы оперного искусства. В чем каждый из артистов видит чисто актерское мастерство, когда и где актерское мастерство кажется ему вредным или мешающим вокалу, или заслоняющим ковал, или портящим голосовые возможности, где и какую мысль посылает исполнитель своим нервам в разных кусках его партии. Я хочу сказать, — на чем актер базирует свое самочувствие: на звуке, или на образе, или на мизансцене, или на оркестре? С чем выходит артист на сцену не только в самом начале своей партии, а и в разных ее кусках? Есть ли у артиста ясная, определенная демаркационная линия между пением и драматическим переживанием? Когда артист чувствует полное синтетическое слияние того или {270} другого? Доставляет ли ему это слияние радость? Как артист готовится к вечернему спектаклю? Как мысленно перебирает он нажитые во время репетиций задачи? Улавливает ли артист те счастливые моменты, когда исполнение теряет напряженность, вредную для голоса, даже физическую, а в то же время не только не теряет, а еще больше овладевает всеми задачами? В какой мере помогают ему удобства или неудобства мизансцены? Как понимает артист само это выражение «самочувствие на сцене»? Чего ждет артист от режиссера? Заслоняет драматическое напряжение вокал или согревает его, или поддерживает его? Как артист заботится о слове? Когда артист улавливает, что слово, насыщенное верным содержанием, само собой доходит до слушателя легче, чем слово, сказанное без глубокого смысла, хотя бы оно было произнесено громко и отчетливо?

Попутно может быть целый ряд вопросов о вкусе.

{271} Работа над спектаклем

{273} «Любовь Яровая»[186]

(1936 г.)

По поводу этой нашей новой постановки я хотел бы поделиться с товарищами, не участвовавшими в работе, следующими мыслями.

1

Велика наша ответственность перед «Любовью Яровой». Во-первых, Художественный театр пользуется исключительным доверием партии и правительства, и правительство ставит его в такие великолепные условия, что каждая новая постановка требует от нас отдачи всех своих художественных средств.

Во-вторых, пьеса Тренева прошла уже на сцене Малого театра более шестисот раз. Это осложняет работу не только потому, что пьеса имела там огромный успех, но главным образом потому, что зрители придут к нам с определенными и даже укрепившимися впечатлениями, невольно будут навязывать нам их в своих ожиданиях, и, таким образом, наша постановка должна еще преодолевать нечто предвзятое.

И, может быть, прежде всего по линии политической. «Любовь Яровая» написана более десяти лет тому назад. Эпоха, отражаемая в этом спектакле, стала уже историей, правда, еще очень свежей для всех нас, но все же историей.

И самое отношение наше к изображению той эпохи теперь уже не совсем такое, как десять-двенадцать лет назад. Известные политические моменты требовали раньше большей выпуклости, чем теперь, — остроты, иногда доходившей до плакатности, может быть, даже противоречившей порою чисто художественным задачам.

Сейчас нет надобности в лоб говорить людям: вот это — черное, а это — белое. Сейчас ни для кого не может быть сомнений, {274} что все симпатии зрительного зала на стороне революции, конкретно — на стороне Кошкина и тех, кто с ним. А двенадцать-пятнадцать лет назад зрительный зал был иным, и важно было, чтобы те или другие моменты подчеркивались.

В этом отношении между тем, как подавалась образы пьесы в старом спектакле «Любови Яровой» и как — в нашем, может оказаться такая разница, которая поведет к спорам и даже упрекам.

Вообще говоря, как только идея политическая осуществляется в художественных образах, оценка зрителем самой идеи подвергается большим колебаниям (начинают играть роль его художественный вкус, способность к философским обобщениям и способность разглядеть настоящее черное и настоящее белое за другими красками художественного образа).

А уж если зритель пришел с готовыми образами прежних впечатлений, сдвинуть его с этих позиций еще труднее.

В своей работе мы исходили из того, что самое высокое художественное творение достигается только полным глубинным синтезом политической идеи с великолепным художественным изображением. Если этот синтез органичен и схвачен эмоционально, всякие недоразумения и споры окончатся рано или поздно победой глубокого синтетического образа.

2