-- Да, Вань, так и бывает. Только в самый пыл войдёшь, а тебя уже выпрягают, -- покачал головой Сергей Белозёров. -- Я тоже чуть больше твоего пожил. Сцена забрала, сцена. Только я не на пирушке, а во время спектакля окочурился. Помнишь, я тогда Чацкого играл. "Карету мне! Карету!" -- да и упал замертво.
-- Вот именно... -- задумчиво сказал я. -- Призраки, галлюцинации -- это уже шизофрения... шубообразная...
Со всех сторон посыпались смешки, забавные колкости. А Лера смотрела на меня снисходительно и с нескрываемым злорадством.
-- Ваня, успокойся, не смеши людей.
А меня гляди и впрямь в бешенство швырнёт. И швырнуло бы, не появись наш молодой актёр Глеб Обухов. Вбежал он на сцену весь такой заполошный, горем пришибленный, глаза как у окуня.
-- Ивана Бешанина машиной сбило! Насмерть! -- закричал он.
Час то часу не легче! Смотрю на Глеба, а он меня сразу-то не приметил или не узнал из-за костюма этого. От волнения, видать, ему голову обнесло, в глазах помутилось.
Ну, все лица, конечно, в мою сторону.
-- Ты что мелешь, не по глазам, что ли? А это тебе кто? -- строго спросила Бортали-Мирская, показывая на меня.
-- Надо было Ване место на Ваганьковском кладбище подарить... -- пошутил кто-то.
Тут уж я не выдержал и вспылил:
-- Да вы что, сговорились, что ли?! Послушайте, эту комедию пора сворачивать!
Глеб, увидев меня, за сердце схватился, очумелыми глазами на меня смотрит, смотрит... а я-то вижу, что он играет, да ещё так фальшиво, бездарно.
-- Что это?.. -- чуть не плача, говорил он. -- Я же своими глазами видел! Искорёженный он, голова пробита, мозги наружу... врачи и не пытались. Иван был, точно... я же... видел...
-- Ты нас не путай. Ваня у нас на сцене умер, как и положено актёру, -- сказала Бортали-Мирская. -- Все актёры умирают на сцене! Ты разве не знал? Хочешь сказать -- Ваня плохой актёр? Или не наший он, раз его машиной придавило?
Это меня уж совсем рассердило.
-- Что вы меня все хороните?! Я умер -- пусть. Только, Лидия Родионовна, я вас очень уважаю, но, пожалуйста, давайте заканчивайте этот балаган.
Бортали-Мирская всплеснула руками и запричитала:
-- Ой, да что же это мы и впрямь на именинника напали! У Вани же сегодня день рождения, день настоящего рождения... Ну-ка, кто у нас ещё тост не говорил? Наливаем, наливаем... За здоровье покойника... тьфу ты чёрт -- именинника...
-- И то правильно, -- обрадовался Алаторцев. -- Давайте, поберечься надо, поберечься...
-- Только не надо этих глупых тостов типа "чтобы у нас всё было", -- продолжала наставлять прима. -- Глупые люди не понимают, что эта идиотская реплика понимается буквально. "Всё" -- это значит болезни, несчастья, нищета, нужда... Список можно продолжать до бесконечности. А Ване и так не повезло... Ну, а как, в младых годах... Что ни говорите, а на этом свете особенные слова нужны...
Лука Лукич Кандишин решил тост сказать. Актёр, как говорится, легендарный и выдающийся. Девяносто два года прожил и до самого смертного часа со сцены не сходил. Прокашлялся он и говорит:
-- Спасибо, Ваня, шо пригласил меня на бенефис свой... Как же удачно сложилось, шо он стал для тебя и для усех нас двойным праздником. Отрадно должно быть тебе, шо освободился ты от бренной жизни не в своей постели, не на больничной койке, не по злой воле худого человека или какого-нибудь стихийного несчастья, а на сцене родного театра, в кругу своих близких и родных людей. Такая уж наша актёрская доля. И про себя скажу. Сколько же раз приходилось мне мертвецов играть! И стреляли в меня, и в гроб укладывали. А роль старика Самарова! Не одну сотню раз я от сердечного приступа на сцене умирал. Покочевряжишься, покривишься для убедительности да тут же и рухнешь как подкошенный. Минут пять, наверно, а то и больше приходилось лежать смирёхонько, пока вокруг все ахают да причитают. А я, признаюсь, лежу себе, бывалоча, и для пущего воплощения представляю, как я над телом своим летаю навроде души. Парю эдак с крылышками и без и удивляюсь. А потом ещё и туннель вообразишь. И туды, в туннель, в туннель засасывает... А дальше как-то... воображения, что ли, не хватало? Ну, представишь ангелов каких-нибудь с крыльями, херувимов шестикрылых, серафимов там, мать с отцом, родственников... Ещё чего-нибудь эдакое для умиления сердца... Да... Так вот я о чём. Жить надо так, шоб не в ущерб загробной жизни. Шоб у души у нашей только прибыток был. А выпьем, друзья мои, за то, шо нет никакого туннеля, и никто нас никуда не засасывает!
Слушал я тост, этот бред сивой кобылы, вполуха и всё ждал, когда мой разум восторжествует над белой горячкой. Так и решил, что пить больше не буду, и тогда покойнички потихоньку рассосутся, а с ними и странные видения улетучатся восвояси. И вот пока я, наивный, питал призрачные надёжды, моя "шизофрения" раздулась уже до размеров всего зрительного зала. Да-да! Вдовесок ко всем бедам, я стал видеть ещё и зрителей, которых ну уж никак не могло быть.
Явление 3