Читаем Театральные подмостки (СИ) полностью

Театральные подмостки (СИ)

Да, провалы-то провалами, а всё же какой я бездарный! -- с горестью думал я. Пошло играл и банально! Сам-то я что привнёс? Что я придумал, изобрёл в этом образе, в характере? Одно кривляние, и ничего больше. Думал, что уже владею актёрским мастерством. Куда там! Великие актёры годами копят лицо, по песчинке, по крупицам собирают себя, оттачивают, шлифуют. Правильно всё-таки Господь поступил -- смахнул со сцены и забыл... Не знаю, как уж -- в сердцах или давно накипело. Теперь это и неважно, и так и так правильно. Как там у Чехова? "И жевали хорошо, и обливались холодной водой, и гуляли по два часа в день, а то и по три. И всё равно выросли в несчастных, бездарных и никому не нужных людей". Не нужных даже на этом свете.

Но потом всё больше и больше раздумался о незнакомке, которая помогла мне глянуть на себя со стороны. Честно говоря, о ней я не переставал думать с самого начала. Но гнал эти мысли прочь, пока они не овладели мной полностью. И уже размечтался, что незнакомка -- какая-то родственная душа, ведь неспроста же такое проникновение... И так мне захотелось её увидеть -- просто уму помрачение! Знаете, это даже не просто обыкновенное любопытство, а в сердце моём стало зарождаться нечто такое, чего я не в силах объяснить. И от всего этого я стал всё глубже и глубже погружаться в трясину скорбных мыслей, и в какой-то момент задремал на ходу.

Приснились мне наши молодые гримёрши Аня и Маша. Я привычно сидел перед зеркалом, такой жалкий и неприкаянный, и ожидал решения своей участи. А они, кажется, не замечали меня и горячо спорили.

-- Ну что ты мне рассказываешь! -- возмущалась худая высокая Аня. -- Бешанин в "Ревизоре" провалился!

-- Нет, "В трясине..." -- бубнила полненькая Маша.

-- Да точно -- в "Ревизоре"!

В спектакле "В помпезной трясине кулуаров" я играл народного депутата от демократической партии, который всё пытался протолкнуть в Думу закон о легализации педофилии и наркомании. Он постоянно натыкался на непонимание коллег и на противодействие невежественных журналистов и населения, и от этого он постоянно впадал в истерию и у него начался нервный тик.

-- Да в "Ревизоре"!

-- Я точно помню -- "В трясине..."

-- Я своими глазами видела!

-- И я своими глазами видела.

-- Ну давай посмотрим!

-- Давай посмотрим.

Вдруг зеркало преобразилось, и словно на большом экране появилась запись спектакля "Ревизор", где я играю Хлестакова. Возникла та мизансцена, где я ухлёстываю за женой городничего. На том провальном спектакле я в этом месте как раз забыл текст. И когда на экране мой Хлестаков бездумно уставился на Анну Андреевну, сцена под ним затрещала и провалилась, и он рухнул вниз. Анна Андреевна лишь фальшиво вскрикнула и, приподнимая подол платья, чтобы ненароком не споткнуться, осторожно подошла к краю и заглянула в пропасть. Там на разломанных досках лежало окровавленное и бездыханное тело Хлестакова.

-- Вот так, Иван Бешанин, надо было текст учить, -- с кривой усмешкой сказала она.

Я сидел как манекен, и на моей угрюмой физиономии не отразились никакие эмоции.

-- Ну что! Я же говорила! -- торжествующе вскрикнула костлявая Аня.

-- А в "трясине" тогда как? -- хмурясь, растерянно отозвалась Маша.

-- В трясине он захлебнулся от фальшивой игры.

-- Ну да, я и говорю: сначала провалился, а потом утонул.

-- Тонут в овациях, а он именно -- захлебнулся.

-- Ой, ну не цепляйся к словам! -- обиделась Маша. -- А на "Утиной охоте" он тоже захлебнулся?

-- Там тоже. А ещё -- "На дне"...

-- А "На дне" Ваня разве плохо играл?

-- Конечно, плохо! -- распалилась Аня. -- Очень плохо! Ужас как плохо!

-- А где же его на куски разорвало?

-- На "Женитьбе"...

-- А, точно! -- обрадовалась Маша. -- По всему залу кровавые куски валялись, всех зрителей запачкал...

-- И не говори, форменное безобразие, а не игра. Полное непонимание тонкой женской психики... Сцена тогда просто не выдержала и разорвала его в клочья...

-- Да, сцена -- это святое, она очень ранимая. На неё зрители смотрят -- ей очень важно, как она выглядит.

-- Ну да, не все равно, кто её топчет...

И тут девушки пустились в заумную дискуссию. Они забавно рассуждали о настоящем искусстве, творчестве, об актёрском таланте и мастерстве. Спорили и увлёчённо доказывали друг другу всякий вздор, а я всё сидел понурый и рассматривал свою кислую физиономию в зеркале.

Вдруг Маша спросила:

-- А знаешь, почему наш Ваня в театре застрял?

-- Почему?

-- Потому что не горел на сцене. Тлел еле-еле, даже искр не было.

-- И что?

-- А то! От настоящего актёра театр может загореться. Сейчас бы не было никакого театра, одни головёшки.

-- Вон что-о-о! Надо же! А сейчас поздно, что ли? Давай ему спички дадим!

-- Поздно. Как мёртвому припарки.

-- Ладно, -- вздохнула Аня, -- что уж теперь делать. Ну что, будем Ване маску накладывать или уже бесполезно?

-- Давай попробуем в последний раз.

-- Гамлета или Дон Кихота?

Маша задумалась.