Театральный бинокль (сборник)

А кабинет начальника ЖЭКа — образец современного делового стиля. Просто, удобно, красиво. И сам начальник, точнее, начальница — очень хорошо смотрится на этом фоне. Нинель Петровна. Очень приятно. Моложавая обаятельная женщина, седая прядь в пышных волосах (не парик, ни в коем случае), лет сорок, не больше, безупречные манеры — вежливость, такт, терпимость. Платье очень скромное, с белым воротничком,, маникюр неяркий, ювелирных изделий почти не видно — одно лишь золотое колечко чуть мерцает на безымянном. Сразу видно — перспективная дама. Далеко пойдет. ЖЭК для нее — переходный этап. Слишком уж она элегантна для такой конторы.

— ...а я только что говорила с Антон Трофимычем насчет вас! Очень приятно познакомиться. Пожалуйста, присаживайтесь. У-у... — вдруг застонала она, и прижала ладонь к правой щеке. — Ах, черт, опять заныло...

— Что такое? — и я привстал с кресла. — Зубы?

— Угадали. Только что вырвала коренной... Я ведь ужасная трусиха. Боялась идти к зубному, тянула до последнего. Попросила, чтоб укол поставили, — так они мне сделали чуть ли не наркоз...

— Перестарались, — снисходительно сказал я. — Новокаин, вероятно.

— Не знаю. Голова, как пьяная.

— Так, может, мне в другой раз зайти?

— Да что вы! Сидите, сидите. Можете курить, если хотите.

— Спасибо, я не курю.

— Ну, а я закурю, с вашего позволения, — и криво улыбающаяся дама щелкнула ногтем по пачке «Явы» — выскочила сигарета, чиркнула газовая зажигалка. — Ходатайство от больничной администрации принесли? Не забыли.

— Принес.

— А свое заявление?

— Вот, пожалуйста.

— Так... прекрасно. С райисполкомом, значит, все уже согласовано?.. Кстати, сегодня к нам поступило еще одно групповое заявление от жильцов, от соседей Полины Ивановны. Жалуются, что она постоянно с ними конфликтует, всячески оскорбляет... ну, и тому подобное.

— А можно взглянуть?

— Пожалуйста. Ф-фу, опять в голову ударило...

— Это анестезия проходит. Что-то покрепче, чем новокаин.

Да, заявление. Восемнадцать подписей. «Просим незамедлительно принять какие-нибудь меры, ибо в противном случае проживание в одном подъезде с гражданкой такой-то становится чревато непредвиденными конфликтными ситуациями и юридическими последствиями...» Ловко закручено. Все правильно. Подписей — восемнадцать.

— Значит, с вашей стороны нет никаких возражений? — спросил я.

— С моей стороны? — и она музыкально рассмеялась. Чудесный бархатистый тембр. — С моей стороны вы найдете самого активного союзника. Вам просто повезло, Валентин...

— Петрович.

— Валентин Петрович, вам сказочно повезло. Будем откровенны, такие варианты дважды в жизни не выпадают. Так что не теряйте времени даром. Ну, а я — лицо отчасти заинтересованное... ведь Полина Ивановна — моя мать.

— Ах, вот оно что!.. — и я чуть не присвистнул.

— Да, да, это моя мама, — и Нинель Петровна печально вздохнула. — Знаю, знаю... заранее знаю все, что вы можете обо мне подумать.

— А что я могу, подумать? — растерялся я, потому что, ей-богу, ничего еще не успел подумать.

— Ну, как же, — и она, слегка волнуясь, притушила сигарету в керамической пепельнице. — Все это в воздухе летает... Еще бы — оплошная мелодрама: дочь хочет избавиться от матери! Ведь можно и так расценить мою позицию, не правда ли? С обывательской точки зрения — ведь можно и так?

Я пожал плечами.

— Стесняетесь, — усмехнулась она. — Все правильно, вы человек деликатный. Вижу, вижу — сомневаетесь... А вы меня поймите! Поймите, в каком я оказалась дурацком положении...

Я поежился — мне было неловко слушать ее излияния. Зачем она так — передо мной? Ах, да — укольчик рассасывается... наркотическая эйфория.

— Ведь я все перепробовала, — продолжала взволнованно Нинель Петровна. — И по-хорошему с ней, и по-плохому... Она же, мама моя, не простая бабка — она старая учительница, заслуженная... персональная пенсионерка!

— Да, я знаю, — быстро поддакнул я. — Полина Ивановна мне рассказывала. Она очень переживает...

— А разве я не переживаю? — воскликнула Нинель Петровна. — Еще как переживаю. Но что мне с ней делать? Что делать? Ведь нет никакой возможности дальше терпеть... нет сил выносить эту пытку. И потом — она меня элементарно компрометирует. Мне недавно предложили хорошее место, новую должность... говорить пока не буду, чтоб не сглазить. Так вот она, моя мама, написала и в райком, и в горком, и в газету, чтоб меня ни в коем случае не брали на эту работу! Вы представляете?

— Да-а, тяжелый случай, — посочувствовал я.

— И ведь это длится не первый год! Она меня мучает, терзает. Понимаете? Со мной жить не хочет, от любой моей помощи отказывается, соседям житья не дает — всех поучает, наставляет. Пишет на меня жалобы... выдвигает фантастические обвинения...

— А в чем она вас обвиняет?

— Во всем. Смешивает правду и вымысел, дает чудовищные толкования моим невинным поступкам. Обвиняет меня в измене идеалам.

— Каким идеалам? — не понял я.