Театральный роман

– Зачем изволили пожаловать к Ивану Васильевичу?

– Леонтий Сергеевич, – отозвался Иван Васильевич, – пьесу мне принес.

– Чью пьесу? – спросила старушка, глядя на меня печальными глазами.

– Леонтий Сергеевич сам сочинили пьесу!

– А зачем? – тревожно спросила Настасья Ивановна.

– Как зачем?.. Гм… гм…

– Разве уж и пьес не стало? – ласково-укоризненно спросила Настасья Ивановна. – Какие хорошие пьесы есть. И сколько их! Начнешь играть – в двадцать лет всех не переиграешь. Зачем же вам тревожиться сочинять?

Она была так убедительна, что я не нашелся, что сказать. Но Иван Васильевич побарабанил и сказал:

– Леонтий Леонтьевич современную пьесу сочинил!

Тут старушка встревожилась.

– Мы против властей не бунтуем, – сказала она.

– Зачем же бунтовать, – поддержал ее я.

– А «Плоды просвещения» вам не нравятся? – тревожно-робко спросила Настасья Ивановна. – А ведь какая хорошая пьеса. И Милочке роль есть… – она вздохнула, поднялась. – Поклон батюшке, пожалуйста, передайте.

– Батюшка Сергея Сергеевича умер, – сообщил Иван Васильевич.

– Царство небесное, – сказала старушка вежливо, – он, чай, не знает, что вы пьесы сочиняете? А отчего умер?

– Не того доктора пригласили, – сообщил Иван Васильевич. – Леонтий Пафнутьевич мне рассказал эту горестную историю.

– А ваше-то имечко как же, я что-то не пойму, – сказала Настасья Ивановна, – то Леонтий, то Сергей! Разве уж и имена позволяют менять? У нас один фамилию переменил. Теперь и разбери-ко, кто он такой!

– Я – Сергей Леонтьевич, – сказал я сиплым голосом.

– Тысячу извинений, – воскликнул Иван Васильевич, – это я спутал!

– Ну, не буду мешать, – отозвалась старушка.

– Кота надо высечь, – сказал Иван Васильевич, – это не кот, а бандит. Нас вообще бандиты одолели, – заметил он интимно, – уж не знаем, что и делать!

Вместе с надвигающимися сумерками наступила и катастрофа. Я прочитал:

«Б а х т и н (Петрову) 0. Ну, прощай! Очень скоро ты придешь за мною…

П е т р о в. Что ты делаешь?!

Б а х т и н (стреляет себе в висок, падает, вдали послышалась гармони…)»

– Вот это напрасно! – воскликнул Иван Васильевич. – Зачем это? Это надо вычеркнуть, не медля ни секунды. Помилуйте! Зачем же стрелять?

– Но он должен кончить самоубийством, – кашлянув, ответил я.

– И очень хорошо! Пусть кончит и пусть заколется кинжалом!

– Но, видите ли, дело происходит в гражданскую войну… Кинжалы уже не применялись…

– Нет, применялись, – возразил Иван Васильевич, – мне рассказывал этот… как его… забыл… что применялись… Вы вычеркните этот выстрел!..

Я промолчал, совершая грустную ошибку, и прочитал дальше:

– «(…моника и отдельные выстрелы. На мосту появился человек с винтовкой в руке. Луна…)»

– Боже мой! – воскликнул Иван Васильевич. – Выстрелы! Опять выстрелы! Что за бедствие такое! Знаете что, Лео… знаете что, вы эту сцену вычеркните, она лишняя.

– Я считал, – сказал я, стараясь говорить как можно мягче, – эту сцену главной… Тут, видите ли…

– Форменное заблуждение! – отрезал Иван Васильевич. – Эта сцена не только не главная, но ее вовсе не нужно. Зачем это? Ваш этот, как его?.. – Ну да… ну да, вот он закололся там вдали, – Иван Васильевич махнул рукой куда-то очень далеко, – а приходит домой другой и говорит матери – Бехтеев закололся!

– Но матери нет, – сказал я, ошеломленно глядя на стакан с крышечкой.

– Нужно обязательно! Вы напишите ее. Это нетрудно. Сперва кажется, что трудно – не было матери, и вдруг она есть, – но это заблуждение, это очень легко. И вот старушка рыдает дома, а который принес известие… Назовите его Иванов…

– Но ведь Бахтин герой! У него монологи на мосту… Я полагал…

– А Иванов и скажет все его монологи!.. У вас хорошие монологи, их нужно сохранить. Иванов и скажет – вот Петя закололся и перед смертью сказал то-то, то-то и то-то… Очень сильная сцена будет.

– Но как же быть, Иван Васильевич, ведь у меня же на мосту массовая сцена… там столкнулись массы…