Тебе держать ответ

И тем не менее старший сын Дэйгона Одвелла умер там, в этой петле. Тронутую сединой голову вынул из петли простолюдин по имени Том. И первым, что он увидел, были бледные губы Алекзайн, его персонального демона, стоявшего в дверях конюшни. Она как будто ждала, что он завершит начатое — а нет, так вернётся и исправит, что натворил… Но он не верил, что способен. Страх перед тем, что играючи сделали его руки, пока голова была занята юношеской влюблённостью и тщеславной дурью, был слишком велик.

Он и теперь был слишком велик.

И когда много лет спустя, в другой жизни, он узнал, что на смену ему пришёл — страшно вымолвить даже! — несмышлёный мальчишка, то решил, что не имеет права этого так оставить. Не умея исправлять свои ошибки, он решил по меньшей мере предотвратить чужие.

Странно, но теперь, когда он стоял у окна, опершись на резную ставню, чувствуя покалывающую боль в груди и тепло щеки Алекзайн на своей спине, всё это казалось ему куда более очевидным, чем прежде. Может, это оттого, что он снова был с ней рядом. Именно поэтому он все эти годы так старательно её избегал.

— Ты знала, что будет с Камиллой, когда пришла ко мне тогда? Уже заранее знала, что она… что её надо принести в жертву, чтоб началась эта треклятая война?

— Жертва, — повторила Алекзайн, не отрывая щеки от его спины, словно пробовала слово на вкус. — Ты думал об этом так?.. Что ж… Возможно. Богам всегда нужны жертвы, иначе они и пальцем не пошевелят. Уж кому знать, как не тебе.

— А Адриану ты об этом сказала?

Она чуть слышно фыркнула.

— Он умный мальчик. Всё давно понял сам. А нет, так поймёт.

— Умный мальчик? — Том едва не рассмеялся. — Хотя если сравнивать со мной — неглуп, да. Ты нарочно таких выбираешь, Алекзайн?

— Алекзайн ничего не выбирает, Тобиас. Это Янона. Ты же знаешь, я говорила тебе.

Говорила… И вправду, она рассказала ему историю своего невольного породнения с богиней, которой не хотела служить, но Том не особенно верил в эту сказку. На самом деле он никогда всерьёз не задавался вопросом, кто же такая эта женщина, явившаяся ему с вестью, что каждый его шаг и каждый выбор несёт другим гибель. Довольно того, что она сумела использовать его страх и отчаяние так, как было угодно её злой богине. И жертв было много.

Если рассудить толком, то Алекзайн за это в ответе ничуть не меньше, чем Том.

Её руки скользнули вниз и обвили его талию. Она прижалась к нему крепче и заговорила, мягко, настойчиво:

— Том, я прошу тебя. Пожалуйста, позволь Адриану уйти. Ты сам на его месте выбрал малодушие и силой пытался заставить его повторить твой выбор. Но кто дал тебе право вмешиваться в дела богов? Они выбрали его, значит, знали, что делали.

— Они не знали, что делали, когда выбрали меня.

— О, Тобиас, ты так уверен в этом? Подумай: если бы ты не увёз Адриана из его дома в ту ночь, всё могло теперь повернуться иначе. Не думается ли тебе, что ты причастен ко всему, что случилось потом… всему, что он сделал и ещё сделает благодаря тому, что ты спас ему жизнь? И как знать, быть может, именно это самый главный твой поступок из всех, за которые ты в ответе?

Он наконец вздрогнул и обернулся к ней, заставив разжать руки и отступить на шаг. Алекзайн смотрела ему в лицо, и впервые он видел в её глазах нечто похожее на мольбу. «Вот для чего ты не дала мне умереть там, — подумал Том, не сводя с неё глаз. — Чтобы сказать мне всё это. А может быть, на деле я умираю там внизу, в грязи, и всё это — последний не сон и не явь из тех, которыми ты меня опутывала тринадцать лет?»

— Ты хотел убежать от своего предназначения, Тобиас, — сказала Алекзайн очень мягко, — но в итоге сам пришёл к нему. Так всегда бывает.

— Но ты же говорила, что я утратил это… — с трудом ответил Том. — Что раз отказавшись, я больше не в ответе…

— Я не говорила этого. Я говорила, что твоё бремя оказалось сильнее тебя, и ты неспособен его нести. Но это не значит, что оно оставило тебя. Камень, раздавив тебя, не откатывается в сторону.

Ему внезапно захотелось встать перед ней на колени, взять её прозрачные белые руки, которые всего несколько минут назад пытались разомкнуть его пальцы, когда он её душил, ткнуться в них лбом и заплакать — с детской беспомощностью и бесстыдством, как Адриан Эвентри, всхлипывавший у него на груди в зареве пожара на бранном поле. Том слабо улыбнулся этой мысли, этому желанию — и двадцатилетнему Тобиасу Одвеллу, трусу и глупцу, который всегда оставался в нём, как бы он себя ни называл.