Тебе и Огню

 - А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток...

 - Кто?

 - Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом - нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, - а как же! - прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело - вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны... Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой... Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения...

 Узду аскезы...

 Мол, всё, кончилось...

 Обжигая словом как огнём...

 Рассказывала Юля...

 - Бедняга, - сочувственно говорит Лена.

 - До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.

 - Шахматы...

 - Или шахматы...

 - Ну ты выиграл?

 - Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!

 Словно оправдываясь.

 - Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был... Да-да, как раз двадцатого декабря я и...

 Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там... Я бы...

 - Что, - спрашивает Лена, - как бы ты поступил?

 - Я бы...

 - Так ты был или не был?!

 Лена злится.

 - Эта твоя окровавленная футболка, эти твои...

 - Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды... он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашной безрукавке... тоже были в капельках крови... Жориной. Было интересно смотреть, как...

 - Интересно?! Значит, ты-таки... Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь...

 - Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю... Теннис, шахматы... При чём тут твои шахматы?!

 - Это я-то путаю?!

 - Лен, давай всё-таки по порядку... Кровь брызнула...

 Это какой-то цугцванг!

 - Да знаю я, знаю... Брызнула, брызнула...

 Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно... Я и сам... В самом деле - какие шахматы?!

 - Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.

 Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю... Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор - как только появляются разногласия, спор, ссора... маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило - тепло рук!

 - Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон... Вдруг все стали советовать:

 - Держи крепче...

 - Придави ладонь...

 - Свяжи ему пальцы...

 - Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клоппоцкий.

 - Клоп...?

 - ...поцкий. Ага...

 Ушков держал крепко... Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони... Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.

 - Сигаретой его, прижги сигаретой... На!..

 - Ага поддай ему жару... Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..

 Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы...

 Рассказывал Богумил...

 Наталья молчала.

 Это были окаянные дни... Минуты, минуты... Всё это длилось какую-то сотню-другую минут...

 А Валерочка... тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя - бац... По Жориной ладони - бац... Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:

 - Замотай горло и дыши в тряпочку... Видишь - сквозняк.

 Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас... Поправлял очки... Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность - жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: «Ведь я перед ними тайно благоговел!». Он благоговел не только перед руками - перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно...). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.

 А уж как Переметчик старался! Даже Света его останавливала, мол, нельзя же так... Слишком чересчур!