Тебе я место уступаю

Он был — от версты к версте — ребенком, беззаботным студентом, счастливым молодым отцом, зрелым мужчиной. Когда умерла бабушка, это воспринималось как данность, ведь бабушки всегда умирают. Жизнь сулила всяческие блага и утехи, и как-то не думалось о плохом, о неизбежном — что взрослеет он, а значит, стареют родители. И когда похоронил их, то почув­ствовал себя будто без крыши над головой, и стало так неуютно, так холодно. Не сразу ВС понял, что теперь он — та самая крыша, под которой живут его жена и дочь, потом появились внучки, и он смотрел на них, как смотрит ста­рый на маленьких, откуда-то словно издалека. А потом незаметно он стал уже и не крышей, а скорее чердаком: все дальше, все темнее, паутина, старая мебель, пыльные коробки.. Скоро в одну из коробок упакуют и его, — как новогодние игрушки после разбора елки.

Летом они поехали в деревню, в то самое Щёлоково. Лиза сверкала заго­релыми плечами, и у калитки вечно околачивались юнцы, а Маруська рвала смородину с куста, и разоряла цветник, и замирала изумленно, когда на руку к ней садилась божья коровка. Зять удил рыбу или что-то мастерил в сарае, дочка, в стареньком сарафане, ладная, веселая, сновала по участку то с лейкой, то с охапкой укропа, собирала малину и огурцы. А он по-стариковски неспеш­но бродил по дорожкам, всем мешал и путался под ногами, и смотрел, смо­трел, останавливая все эти мгновенья для себя, делая моментальные снимки на память, и зависал, наткнувшись взглядом на мелочь вроде сухих и пустых хитонов каких-то насекомых, болтавшихся в паутине на ветру, или куста клуб­ники, где бок о бок были сочные, нагретые солнцем, сладкие клубничины, твердые зеленые ягодки и пара только расцветших белых цветков с желтыми, наивно распахнутыми глазками. Повсюду так, думал ВС меланхолично, жизнь и смерть, все вперемешку, а потом подходила нетвердо Маруська и тянула ягоды с грядки в рот, и он нежно думал: так и должно быть, так правильно, «тебе я место уступаю: мне время тлеть, тебе — цвести».

Он никогда не забудет тот момент, когда вошел в летнюю кухню и застыл, помертвев, и дочка непонимающе глядела на него, а на столе стояли пере­вернутые банки, только что ошпаренные кипятком, и плавали в тазу вымы­тые огурцы, и смородиновые листы источали дивный аромат, и листья дуба и вишни, и укропные желтые зонтики, а в руке дочка держала закаточную машинку, ту самую, с деревянной ручкой и щербинкой, и прошла целая веч­ность, прежде чем он осознал, что ни одной банки она еще не закатала, что только сегодня начала, что еще не поздно, не поздно, не поздно.

Потом было несколько натянутых, молчаливых дней, дочка не понимала и обижалась, а он страдал, но не мог объяснить. «Как с цепи сорвался, что я такого сделала, я думала, это старая, из бабушкиных еще запасов», — гово­рила она со слезой в голосе, а он курил, дрожащими руками придерживал пиджак на груди, стоял на крыльце и смотрел в ночное небо, колючее, далекое, немое.

Конечно, потом они помирились. И собрались купаться, и ВС шел с тай­ным вечным своим страхом за них всех, глупых, лезущих в воду, заплываю­щих на глубину. Нужно было все-таки сделать это, законсервировать, захлоп­нуть их жизнь в банку, как красивого мотылька, но жена оставалась в городе, принимала экзамены у заочников, а как без нее, как он останется без нее?

А потом, возвращаясь в сумерках, ВС увидел его, человека в шляпе. Тот шел навстречу, с семейством, и все выглядели как прежде — дочка с косами, сынок в белых гольфиках, — но кое-что изменилось, потому что у красавицы-жены выпирал огромный, выпуклый, налитой живот. Пропустив своих вперед, человек в шляпе отстал и поздоровался с ВС, и непонятное что-то плескалось в его глазах, то ли боль и страх, то ли облегчение.

— Разбилась? — спросил ВС сочувственно.

— Не разбилась, нет. Я сам.

— Но почему?

— Никто не любит признавать свои ошибки, — пожал плечами тот. — Но какое счастье, когда их можно исправить. Приходите к нам на чай, моя дочь и ваша внучка одного возраста, авось подружатся.

Поздно вечером в доме гремели посудой, укладывали Маруську, звенел у калитки смех Лизы и басок ее кавалеров. ВС сидел на крылечке, курил, слу­шал, как бесшумно снуют в темных небесах нетопыри, как слизни выползают из укрытий, и клубничные кусты тянут через дорожку свои мохнатые усы. И звезды больше не казались ему такими колючими.