Тебе не сбежать (СИ)

Смотреть на Ксю больно. Сама впала в уныние, и у меня сомнений куча сразу. Даже не хочу везти ее в клинику. Знаю, она думает, что не вернется уже домой. Жутко боится операцию, и даже не верит в успех. Поддерживаю, как могу, уговариваю всю дорогу, что плохие мысли надо выкинуть из головы. Но девушка будто не слушает, мнет в руках грызунок, который ей Айко подарил, и смахивает слезы со щек.

— Ксю, ну пожалуйста, перестань. А то не поедем в клинику.

— Мы уже едем.

— Вот всего пара дней, и ты снова будешь видеть…

— А если нет? А если вообще…

Она не может произнести, что там вообще. Обнимаю хрупкие плечи, шепчу что-то успокаивающее. Так и доезжаем. В клинике Ксению забирает санитарка, а я смотрю, как ее уводят от меня и едва сдерживаю слезы, молясь, чтобы все получилось. Никогда не было желания пустить слезу. Она так дорога мне стала.

Уехать не смог, вселился в гостиницу по соседству с клиникой. Меня не пускали к девушке, там все стерильно, готовили к операции. Даже позвонить не мог, телефон у Ксении забрали.

— Как она, — спрашиваю у стойки администратора в третий раз за день.

— Парень, успокойся, все нормально. Подготовили к операции, завтра с утра начнут. Хватит ходить сюда, работать мешаешь.

— А когда меня к ней пустят?

— После операции, когда в палату обычную переведут. Если все будет хорошо, то на третий день увидитесь.

— Не «если»! А все будет хорошо! — рыкаю я и иду на выход.

— Вот неугомонный-то, — несется мне вслед, но я не обращаю внимания.

Вечером звонит мама, просит вернуться домой, переживает, что голодный сижу.

— Ма, тут кафе на каждом шагу, я хожу перекусить, — успокаиваю маму.

— Ну все равно, чего там сидеть, у тебя школа. Все равно к Ксении тебя не пустят.

— В школе послезавтра каникулы. А Ксю знает. Что я рядом и ей спокойнее.

— Вот какой ты у меня стал… даже удивительно, — всхлипывает.

— Какой, ма?

— Заботливый…

Мама ошиблась, я добился, что мне разрешили ждать конца операции в коридоре клиники, а потом проводили в реанимацию, предварительно переодев в стерильную одежду. Я дошел до врача, и мы поговорили.

— Я решил, что тебе нужно быть рядом, когда девочка очнется. У нее подавленное состояние, и когда она очнется от наркоза, она должна услышать знакомый голос. Раз родители не приехали, то придется тебе на себя ее истерику взять.

— А почему будет истерика? — удивляюсь, и почему услышать голос, а не увидеть меня.

— Она сразу не прозреет. Вот представь, она три года после травмы теряла зрение, нерв зрительный атрофирован и должен восстановиться. Мы можем направить ее потом в реабилитационный центр, пока не восстановится. Но можно и по месту жительства ходить на процедуры и получать лечение.

Вот засада! А мы думали, что сразу все будет, откроет глаза после наркоза и все видеть будет. Да, истерика будет.

— И сколько будет восстанавливаться? Тоже три года? А Ксении вы про это рассказали?

— Не три года, но месяца два уйдет. Есть еще опасение, что нерв сильно пострадал и вернуть зрение не получится. Но опухоль расти не будет, хоть она и доброкачественная, на мозг давит.

Я чуть не застонал. Хоть бы все получилось…

— Пациентке мы донесли информацию, но не стали вдаваться в подробности и строить преждевременные прогнозы. Будем надеяться на лучшее. Вот если бы ее родители обратились к врачу, когда зрение падать стало, все обошлось бы… Три года они бездействовали. Жаль девочку, настрадалась.

Я настроился ждать долго, на весь день, думал операция сложная, мозг все-таки, но уже через полтора часа из дверей оперблока выкатили каталку, на которой лежала бледная Ксения.

— Операция прошла успешно, надежда, что зрение вернется, есть. Шансы большие. Но не сразу, я говорил, — остановил меня хирург, а потом сам проводил в палату реанимации, где девушку подключали к разным аппаратам. — Ты тихо сиди, ничего не трогай. Примерно через час Ксения придет в себя, не дай ей плакать, нельзя ей сейчас напрягаться. Мы забинтуем ей глаза, психологический шаг, чтобы она не пыталась разглядывать темноту и пугать себя.

Все ушли, а я сидел рядом с кроватью на стуле, перебирая тонкие пальцы ангела и моля, чтобы все быстрее пришло в норму. Мечтал, как повезу ее летом на море, и она уже будет прекрасно видеть. Касаюсь губами прохладных фаланг, не замечая, что за нами подглядывает медсестра в окно послеоперационной палаты. Тихо пищит аппаратура, действуя на нервы.

Вскоре Ксю попыталась пошевелиться, и я поспешил ее успокоить.

— Тише, я здесь, с тобой… — удерживаю ее за плечи. — Все позади, теперь только восстанавливаться осталось.

Я говорил и говорил, и истерики не последовало. Можно было подумать, что Ксения спит, но она легонько сжимала мою руку. Говорить не могла, видимо сил не было. Заходили врачи, проверяли ее состояние, что-то выключали, ставили капельницы.

Через два дня ее перевели в палату, и психолог решил, что повязку с глаз можно снять, пациентка адекватно себя ведет. А мне было страшно, как представил, что сейчас снимут бинты и Ксю ничего не увидит. Так и с ума сойти можно, будто ничего не изменилось.