Тебе смешно, а мне обидно

Дар оказался у него с собой. Это была ослепительно красивая женщина, высокая, темноволосая, с характером и статью. Ей достаточно было взглянуть на Микаэля, как он тут же закашлялся. Антон умно поступил, просто приведя ее с собой; если бы он упомянул заранее, что с нами поедет еще один пассажир, мы бы отказались. А теперь она стояла перед нами, такая высокая во всех отношениях. Мы тут же поняли, что с эволюционной точки зрения не имеем права считать, будто ей не стоит ехать с нами.

Я искренне обрадовалась, ведь у меня так мало друзей, которые нравятся сами себе. Поэтому я протянула руку.

Богиня пожала мою ладонь, как будто это была какая-нибудь ледышка, вяло и незаинтересованно.

— Дайя, — представилась она.

— И куда мы ее посадим? — проворчал Микаэль у меня за спиной. Я подумала то же самое.

— С другой стороны, — прошептал Микаэль, — хорошо, когда в автобусе есть новенькие, они-то не знают, какие места хуже всего. Там, в середине, где больше всего дует из кондиционера, или сзади справа, где выше всего риск погибнуть, если автобус перевернется, потому что на тебя попадают все вещи.

— В середине не садись, замерзнешь от кондиционера. Справа в заднем ряду тоже, иначе погибнешь первая, — тут же транслировал Антон.

Он открыл Дайе дверь, и она милостиво расположилась посередине в переднем ряду, а сам он плюхнулся рядом, на лучшее место — в первом ряду у двери.

Микаэль развернул бутерброд. Никто, кроме меня, не видел, как он вынул из бутерброда кусочек сыра с плесенью и размазал его по гитарному чехлу Антона.

— Поехали! — крикнул Пижон, открыл пиво и уютно устроился под боком у Хуго на заднем сиденье.

Пока мы ехали, разговор вначале зашел о Господе нашем Иисусе Христе.

— Я вот о чем подумала, — сказала я. — Хотя среди моих знакомых почти нет верующих христиан, мы все равно ведем себя по-христиански. Живем если не по Библии, то, по крайней мере, как учил Лютер.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Микаэль. (Он никогда не упустит возможности завязать хороший разговор, за это я его и люблю.)

— Ну, в церковь мы не ходим, называем себя атеистами, но все наши бабушки и дедушки были религиозны. Поэтому они воспитали наших пап и мам на основе церковных истин, — пояснила я. — И пусть теперь нашим родителям нет дела до христианства, они воспитали нас в том же духе. Поэтому мы ведем себя по-христиански, хотя сами набожностью не отличаемся.

— Продолжай, — попросил Микаэль.

— Ну, вся эта тема, что надо быть верным и отважным, никогда не унывать, но при этом не высовываться.

— А, ты об этом, — сказал Микаэль. — Так это же просто здравый смысл.

— Да, но когда бабушка так поступала, на то была особая причина: она верила, что будет вознаграждена в загробной жизни. А мы не верим в царство небесное и все равно стараемся не унывать безо всяких причин, — сказала я.

— Мой папа рассказывал, что в его детстве нельзя было свистеть по воскресеньям, — вставил Пижон.

— А по субботам? — спросил Микаэль.

— По субботам можно, — сказал Пижон.

— А в моей семье такого не было, — подключился к разговору Антон.

— Чего? — спросила я.

— В моем роду. Не думаю, чтобы кто-то из наших был религиозен, — сказал Антон. — Я себя не могу даже соотнести с христианством. Все это выдумки. Люди — идиоты.

— Конечно, — согласилась я. — Религия вовсе не о том, что существует. А о том, что нам необходимо. Причина. Направление. Свод правил. А нам — мне, Микаэлю и Пижону — религия не нужна, потому что у нас уже есть и правила, и вектор в жизни.

— И что же за вектор такой? — поинтересовался Микаэль.

— Работать, пока не помрешь, — сказала я.

Тут все замолчали, обдумывая сказанное и глядя в окно, пока микроавтобус, пыхтя, катился по Е4.

Мы решили проехать вдоль Высокого берега. Такая роскошь — видеть всю эту невероятную красоту, мы даже засомневались, достойны ли мы такого.

— На этом фоне чувствуешь себя уродцем, — произнес Пижон.

Потом мы заговорили о лесе.

Я рассказала о том, что со мной происходило в последнее время, а именно что я начала ощущать лес как необходимость, как потребность в еде, сексе или сне, и случилось это совершенно неожиданно.

— Однажды я собиралась в город, но тело само свернуло налево, не докладывая голове почему. А там был лес. Я развела небольшой костер, сидела и смотрела на огонь, никак не могла насмотреться. Так и осталась в лесу на весь день.

— Я воспринимаю лес как часть тела, — заметил Пижон. — Без него как без ноги, например. Нет, скорее без печени или без кишечника, или сердца. Это не то, с чем мне лучше, а то, без чего я не могу. Поэтому я никогда отсюда не перееду.

К этому моменту Пижон уже начал прихлебывать пиво, поэтому во всех его словах сквозила сентиментальность.

— Ну уж никак не печень, — возразил Хуго. — Это скорее как гены, с которыми ты родился и которые тебе не нравятся, папины уши и мамин высокий лоб. Ты о них не просил, но они у тебя есть и приходится с ними жить.

Певучий финляндский шведский выговор Хуго приятно убаюкивал.

— Продолжай говорить о лесе, — попросила я.