'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)

Завязывается спор о том, что такое свобода, и англичанин говорит о фиктивности буржуазной свободы: "...разве народ английский участвует в законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?"

Пушкин возражает в том смысле, что неограниченное самодержавие и крепостное право еще больше способствуют злоупотреблениям. Англичанин отвечает: "Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах господина Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного".

Затем англичанин спрашивает своего собеседника, был ли тот в Англии.

"Не удалось...

Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien (поведения) нижней каморы перед верхней; джентльменства перед аристокрацией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию. - А нравы наши... а продажные голоса, а уловки министерства, а тиранство наше с Индиею, а отношения наши со всеми другими народами?.."

Поистине:

Нет правды на земле,

Но правды нет и выше...

Многие обращали в те времена взоры надежды к американскому континенту, к нации молодой, цветущей, набирающей силы, гордой своими демократическими устоями и законами, созданными на принципах разума и справедливости, избавленной от какого бы то ни было наследия монархизма и феодализма, с оружием в руках завоевавшей свою независимость от Англии.

Там, в Северо-Американских Штатах, новый буржуазный строй развивался, так сказать, в своем чистом виде.

Пушкину хватало исторического кругозора, чтобы не обольщаться и на этот счет. Он ясно видит, что тут "в чистом виде" проявились отнюдь не гуманистические, а торгашеские идеалы, что буржуазная демократия предстала тут "в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве". И продолжает: "Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами..."

Как видим, Пушкин был в России одним из первых, самых резких и бескомпромиссных критиков буржуазного строя (хотя в этой критике и есть кое-что от дворянского снобизма). Он надеялся, что Россию-матушку сия судьба минует.

Нарождающееся в стране "третье сословие" - купцы, разночинцы, ремесленники, чиновники - не могло быть в его глазах передовой общественной силой. Купечество было невежественно и хамовато. Чиновничество - угодливо и убого. Разночинная интеллигенция только нарождалась, и ее первые представители в журналистике - Греч и Булгарин были зрелищем достаточно гнусным. От таких "просветителей" и "идеологов" добра для России ждать не приходилось. И Пушкин, сам причислявший себя иногда к мещанам, ибо жил за счет собственного литературного труда, а не за счет мизерных доходов от поместий, смотрел, однако, на это "сословие" подозрительно и большого будущего за ним не видел.

И если для объяснения предшествующей истории России требовалась, по мысли Пушкина, "другая формула", нежели для истории Западной Европы, то, очевидно, надеялся он, и ее будущая история реализуется также по "другой формуле" - не через гнусности буржуазной демократии и циничное торжество денежного мешка.

Итак, буржуазный строй и буржуазную революцию для России Пушкин не принимал. Тем более не принимал он и феодальной монархии. Для ближайшего времени он мечтал о монархии просвещенной, конституционной. За далекими же горизонтами ему, думается, грезилось нечто среднее между псковской вечевой вольницей на новый лад и сен-симонистским идеалом общества, где царствует аристократия ума и талантов.

О том, что Пушкин был знаком с идеями утопического социализма еще в конце 20-х годов, свидетельствуют, в частности, следующие строки из воспоминаний Адама Мицкевича о нашем поэте: "Он любил рассуждать о высоких вопросах, религиозных и общественных, которые и не снились его соотечественникам. Очевидно, в нем происходил какой-то внутренний переворот. Как человек, как художник, он несомненно находился в процессе изменения своего прежнего облика, или, вернее, обретения своего настоящего облика... Но к чему он готовился?.. Что творилось в его душе?