'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)

Добавим, что, помимо французского, английского, немецкого и латинского языков, Пушкин в зрелые годы изучал также древнееврейский и испанский языки, знал церковнославянский, читал по-польски.

Универсальность гения Пушкина проявилась не только в литературе, где он, как уже говорилось, охватил все жанры и усвоил все приемы, разработанные европейской поэзией и прозой, но и в науках - в истории, философии, эстетике, лингвистике, этнографии, политической экономии, в том, что он интересовался также достижениями в механике, геометрии...

О Пушкине как профессиональном историке говорилось уже достаточно.

Профессиональным философом его, конечно, не назовешь: собственно философских произведений у него нет. Вкуса к абстрактным размышлениям он не имел. Но разве его поэтическое мышление не окрашено определенным философско-эстетическим отношением к миру?

Его поэзия, конечно, не миропонимание, но мироощущение, в котором это определенное понимание присутствует скрытно, ненавязчиво, - дано намеком, образом, символом. Он исследует художническими средствами, но именно исследует феномен любви и феномен дружбы, феномен жизни и феномен смерти.

Он не пишет программно-эстетических трактатов, но самой поэзией своей ведет борьбу за эстетический идеал, где прекрасное выступает как квинтэссенция Истины и Добра. Он осмысливает тему - поэт и общество, поэт и гражданин, призвание и назначение поэзии.

Он подвергает поэтическому самоанализу и самое психологию творчества. Исследует психологию человека власти и психологию честолюбца, психологию труса и поведение человека, опасность и смерть презирающего, духовное состояние гения и завистника, скареды и убийцы, мятежника и тирана.

В немногих строчках "Онегина", например, рисуется "философия эпохи":

Мы почитаем всех нулями,

А единицами - себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно.

Его творчество - продолжение античной культурной традиции, где искусство, философия и наука выступают в своей слитности. Словно отзвук этого единства мы находим в прелестной пушкинской миниатюре:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

Сложнейшая философская проблема несовпадения и даже противоречивости чувственной достоверности и научной истинности получает тут у Пушкина удивительно точное, но вместе с тем легкое, изящное, образное выражение. Ирония философских блужданий в поисках истины выливается в иронию поэтическую, достойную пера Вольтера.

Надо сказать, что вместе с античными поэтами, трагиками и мудрецами, незримыми учителями и спутниками жизни Пушкина, начиная с детских лет, были поэты, драматурги и мыслители эпохи французского Просвещения. В его библиотеке было восемь томов сочинений Платона в переводе на французский язык Виктора Кузена, одного из почитателей и пропагандистов Гегеля во Франции. Пушкин читал и перечитывал Монтескье, Вольтера, Дидро, Руссо, Гольбаха, Гельвеция.

В черновиках седьмой главы "Онегина" описана библиотека героя, а скорее всего - собственная библиотека Пушкина, где:

Юм, Робертсон, Руссо, Мабли,

Барон д'Ольбах, Вольтер, Г ельвепий,

Лок, Фонтенель, Дидрот...

В библиотеке Пушкина, кроме того, хранились сочинения Сен-Симона, Франклина, Гоббса, Лапласа, Лафатера, Лейбница, Макиавелли, Мирабо, Вико, Паскаля, Сенеки, Саллюстия, Плиния, Тацита, Бюффона, Кювье и других мыслителей и ученых.

В этом "причете" Вольтер занимает, конечно, особое место по своему влиянию на Пушкина. Вольтер, для которого не было ничего святого, который все устоявшиеся к тому времени духовные и нравственные ценности подверг язвительной критике и циничной насмешке, который смехом своим ниспровергал все авторитеты, включая и самого господа бога, - был кумиром русской дворянской молодежи начала XIX века. Вольтеровский скептицизм и деизм оказался заразительным для многих, включая молодого Пушкина. Богохульная "Гавриилиада" навеяна Пушкину столь же богохульными поэмами Вольтера и Парни. И "афеизм", то есть атеизм, Пушкина начала 20-х годов, очевидно, вольтерьянского же происхождения.

Пушкин характеризует Вольтера как "великана" предреволюционной эпохи во Франции, как "разрушительный гений", который все высокие чувства, драгоценные человечеству, приносит "в жертву смеха и иронии".

"Любимым орудием ее (то есть эпохи. - Г. В.) была ирония, холодная и осторожная, и насмешка, бешеная и площадная".

Вольтер, подчеркивает Пушкин, "овладел и стихами как важной отраслию умственной деятельности человека". Он "написал эпопею, с намерением очернить кафолицизм (католицизм. - Г. В.). Он 60 лет наполнял театр трагедиями, в которых... заставил он свои лица кстати и некстати выражать правила своей философии. Он наводнил Париж прелестными безделками, в которых философия говорила общепонятным и шутливым языком..."