Тебя все ждут

– Позвольте, ваше сиятельство… – как бы приобнял и с отеческой грубоватой заботой подоткнул салфетку за воротник. Круговым жестом, как фокусник, снял с подноса бутылку – и одним движением сковырнул пробку о край стола. Вручил мне эту бутылку с тяжёлым вздохом:

– Напиток богов…

Горлышко ещё дымилось. Я припал губами к холодному выпуклому колечку и – первый глоток…

Острые маленькие пузырьки… Волшебная горечь, сперва совсем лёгкая, легче воды из-за пены и пузырьков, а потом расцветает, вступает в действие алкоголь, голова проясняется… Не бельгийское, ну да неважно… Глоток за глотком… Наслаждение! Счастье!..

Мафиози вытянулся в струну, отвёл глаза, как бы не в силах смотреть, как я пью, сглотнул всем кадыком. Я видел только шею и ухо, но насколько же красноречиво эти шея, ухо, кадык взывали ко мне, проклинали сухой закон на площадке!..

Я вытер салфеткой горлышко, по-братски ему протянул:

– Хотите глоточек?

– Премного благодарим. Не положено, – скорбно сказал мафиози.

Ничего себе, снова подумал я. Актёр, актёрище!

Всё, что он ни делал, было смешно и точно. И абсолютно естественно. У дядьки был настоящий клоунский дар. Жуя бутерброды, я рассмотрел его одеяние: золотое шитьё, кружева… Выглядело солидно. Я всегда обращаю внимание на сценические костюмы: если ткань не дешёвая, если подогнано по размеру… Думаете, это мелочи? – нет. Это значит, продюсерам не всё равно. Бог даст, и сценарий будет приличный, и режиссёр…

На подносе рядом с тарелкой лежала маленькая коробочка, я поначалу её не заметил. Подождав, пока я доем, мафиози эту коробочку открыл (получилось не сразу: ему пришлось стащить перчатку и твёрдым ногтем поддеть). Внутри была тускло-розовая пластмассовая таблетка, шайбочка – она мне напомнила батарейку для часов: знаете такие? диаметр несколько миллиметров, напряжение, кажется, полтора вольта.

– Пожалуйте, ваше сиятельство, – проворчал мафиози. – Это суфлёр. Вставьте в правое ушко. Поглыбже, ещё поглыбже, ваше сиятельство, чтобы не было видно… Чудесно. Теперь, ежели вы изволили трапезу завершить…

Он вытащил и отбросил салфетку, пустой поднос взял под мышку и попятился к двери. Я бросил прощальный взгляд на мою куртку, на сумку, там всё: телефон, паспорт, кошелёк; в кошельке, в отделении для мелочи, кольцо…

– Папочку с договорчиком не забудьте, ваше сиятельство.

* * *

В коридоре я по привычке тронулся к лифтам, но мафиози вдруг жёстко, не по-лакейски, сцапал меня под локоть и со словами:

– По лесенке, ваше сиятельство, нам по лесенке… – потащил в противоположную сторону. Одной рукой он крепко меня держал, в другой руке у него был поднос. Не понимаю как – но при этом он ухитрялся страстно, опять же по-итальянски жестикулировать: делал рукой утиный клювик и быстро его раскрывал («га-га-га», «бла-бла-бла»), приставлял широченную ладонь к уху, показывая, будто кто-то кого-то слушает, тыкал себе в ухо пальцем. Я сообразил: нас подслушивают через эти пластмассовые таблетки. Он прижал к губам палец: молчим, молчи!

В полпервого ночи останкинский коридор был пуст – только двое рабочих впереди что-то делали с полом, один спустился по пояс и то нырял куда-то вниз, то выныривал, как землекоп из могилы. Когда мы приблизились (шли мы быстро), я увидел: в полу зияет люк, квадратная крышка люка стоит у стены, а впереди и внизу, у нас на пути, почти во всю ширину коридора – сплошное переплетение кабелей и проводов, толстых и тонких, проложенных по отдельности и пучками, и тот рабочий или электрик, который внизу, перекусив один провод кусачками, наклоняется и длинными движениями вытаскивает его изнутри, выбрасывает на поверхность – а тот рабочий, что наверху, кольцами сматывает этот кабель в бухту.

Наверно, я был слегка не в себе (в общем, немудрено, если вспомнить всё предыдущее) – но так ярко, так сильно впечаталась эта картинка, что я вижу её до сих пор. Как будто раньше я жил обычной жизнью, ходил, не задумываясь, по этому коридору, по этим люкам, а там внутри, оказывается, сплошные кишки – и вот будто бы вскрыли и роются…

Кое-как по стенке мы протиснулись мимо – могильщики посторонились – и мы оказались на лестнице.

Вдруг мой провожатый остановил меня (за рукав, молча). Присел на корточки. Обнял кадку (на всех этажах стояли большие кадки с растениями – и здесь, на площадке третьего этажа, тоже торчала какая-то пальма). Вытащил из-за дырявой пальмы бутылку. Такую же, какую только что выпил я… И внезапно с размаху швырнул поднос на плиточный пол! Металлический грохот пошёл волнами по этажам. А мафиози, нажав, сбил пробку краем пластмассовой кадки и успел сделать несколько жадных глотков, пока поднос не улёгся.

Я смотрел на всё это, разинув рот, пока не сообразил: он таким образом заглушил звуки. Чтоб не подслушали. У них же сухой закон. Пошёл покупать мне бутерброды и пиво, и заодно купил бутылку себе, а когда поднимался, припрятал. Ушлый, зараза…

– Извините, ваше сиятельство, мою неловкость… – жестами он меня приглашал спускаться по лестнице, но «медленно, ме-едленно… ещё ме-е-едленнее…» – Не желаете ли по дороге о чём-нибудь разузнать?