Течения

Я не верила в эти припадки, но все еще жалела Веру. Когда она задавала вопросы или бросалась в меня претензиями, я всегда отвечала ей, но только по сути и очень сухо. Думаю, Веру изводило именно то, что я не вовлекалась эмоционально. Саша сказала, что проблема здесь только в Вере и она должна сама с ней справиться.

Все зачеты и экзамены я сдала с первого раза. В табель пролезла всего одна четверка, но мне все равно полагалась стипендия. Летние выплаты приходили разом в июне. Я купила себе красивые кроссовки. Вера после сессии уехала на все лето в Италию вместе с родителями.

Саша устроила меня на стажировку в газету, где работала. Туда мечтали попасть все политически заряженные ребята с журфака. Газета выпускала настолько громкие и важные расследования, что за них могли убить. Вечером после стажировки я раздавала рекламные листовки у метро — хотела немного заработать перед поездкой домой. Я чувствовала себя как во время езды на велосипеде, только наоборот: я стояла на месте, а мир проносился мимо. В такие моменты мысли откреплялись от страхов, забот и рабочих задач — и плыли сами по себе. Теперь почти все они вились вокруг Любы. Возможно, я намеренно раздувала тревогу за нее, чтобы не думать о собственных проблемах. За Любой, которая, безусловно, была дорога мне сама по себе, пряталось что-то черное и страшное, связанное с маем и сексом, то, что я никак не могла назвать.

В свободное время я ходила с коллегами в пикеты. Тем романтическим летом, когда мы «гуляли» на Чистых прудах, когда все напоминало карнавал и при этом было очень серьезным, я поняла, что наконец выросла в себя новую и взрослую. Я все больше погружалась в происходящее и брала ответственность там, где могла. Отделилась от всех зависимостей. Меня совершенно не интересовал секс. Мне не хотелось втягивать себя в новую дружбу. Я полюбила гулять одна, ходить на акции, учиться и работать.

В середине лета я помогала с репортажем про насилие над женщинами. Мне надо было расшифровать четырнадцать часов интервью с разными героинями. Все они казались обычными женщинами, среди них, например, были студентка, швея средних лет и женщина, которая недавно стала бабушкой. Я несколько дней слушала рассказы об ужасах, которые с ними произошли, много плакала, но еще чувствовала благодарность. Все женщины говорили о тяжелом стыде, который цементным мешком лежал на всей их жизни и не давал дышать, шевелиться, предпринимать что-то, стыд не позволял им оставить все позади. Но они — говорили.

Я поняла, что в те недели испытывала тот же парализующий стыд, что это темное, выжигающее чувство, которое у меня получалось глушить трудолюбием, называется так. Я жалела женщин, а еще ощущала ярость — ведь они ни в чем не были виноваты, но говорили про себя так, будто это они совершили преступление. В то же время меня поражало, что героини репортажа говорили о насилии словами — самыми обычными, бытовыми, теми же, которые используют все люди каждый день. Схватить, упасть, больно, удар, волосы, пальцы. Осудили, не поняли, назвали шлюхой. На четырнадцатом часу расшифровки я присвоила эти слова, прокрутила через себя стыд женщин, вытащила на поверхность свой, а моя злость стала такой мощной, что начала рваться наружу через кожу.

Со мной тоже это сделали, сказала я вслух в один из одиноких вечеров в общежитии. Я поняла, что должна не просто сделать шаг навстречу воспоминаниям, а нырнуть в них, разгрести там все, достать из них ценное. И что я тоже должна говорить, как те женщины. В репортаже — прекрасном и важном — писали о масштабных, системных и очень страшных проблемах, но там не было ничего про стыд отдельно взятой женщины, уязвленной и страдающей.

На выходных я села за общежитский стол и написала колонку о том, как общество меняет местами пострадавших и виноватых. О насилии над собой я тоже рассказала, но всего в четырех предложениях — тогда я могла только сухо перечислить факты. Это была моя первая настоящая журналистская работа, и я чувствовала так много сил, пока занималась ей, что мне не нужно было даже спать и есть. Я писала и много злилась, ощущала, как рана раскрывается и из нее хлещет гной.

Мне хотелось, чтобы статья получилась крепкой, фактурной, и я написала в фонд помощи пострадавшим от насилия, чтобы запросить цифры и комментарий психолога. Мне ответили сразу же, прямо на выходных: в подписи к письму стояло имя старшекурсницы, с которой мы встречались на паре вечеринок. Ее звали Ира, она узнала меня и тут же выслала таблицы и диаграммы со статистикой, а еще пообещала, что психолог даст комментарий уже в понедельник утром.

Редактор взял колонку в тот же номер, куда пошел репортаж. Он спросил, не хочу ли я подписать статью псевдонимом. Я сказала, что не хочу. После того как вышел номер, мне стали писать в соцсетях — в основном знакомые с журфака, но были и просто читатели. Все меня поддерживали и хвалили. Несколько дней я вбивала в поиск название статьи и смотрела, кто еще запостил ее у себя на стене. Иногда делала скриншоты.