Течению наперекор

Между прочим, в этой истории отражена главная трудность работы с очень чувствительными биоусилителями. Неискушенный читатель может и не знать, что мы живем, постоянно «погруженные» в многочисленные и разнообразные электромагнитные поля. И не только относительно слабые, несущие сигналы к нашим радиоприемникам и телевизорам, но и гораздо более мощные, создаваемые переменным током, текущим по электропроводам освещения, электромоторчиками, вмонтированными в бытовые приборы, трамваями, троллейбусами и устройствами зажигания в проезжающих мимо автомобилях. Все это создает в чувствительных регистрирующих приборах так называемые «наводки», то есть ложные импульсы. В какой-то мере их ослабляет заземление корпусов этих приборов, но далеко не полностью, так как наводки идут и на сам изучаемый объект. (Тряпка, особенно смоченная соленой водой, служит отличной антенной для наводок.)

Попутно с ремонтными работами мне удалось создать электронную схему биоусилителя, практически нечувствительного к наводкам. Толя смонтировал соответствующий прибор. Я его успешно продемонстрировал на заседании дирекции Института, а электронную схему опубликовал в Бюллетене экспериментальной биологии и медицины (№ 6 за 1958 года). Дальнейшая судьба этой разработки по причинам, которые станут ясны позднее, мне неизвестна.

Между тем бремя ремонтных и наладочных работ не облегчалось, и о собственных исследованиях оставалось только мечтать. Тогда мне пришла в голову смелая идея обучить элементам электроники сотрудников лабораторий, хотя бы молодых, чтобы они сами ремонтировали свои приборы и грамотно использовали их. Я объявил полуторагодичный курс лекций, не требующий для его усвоения никакой подготовки, выходящей за рамки школьной программы по физике. Эти еженедельные лекции проходили весьма успешно. На них съезжались медики из многих научных учреждений Москвы. К концу курса я его по просьбе слушателей написал. Более ста экземпляров было отпечатано на ротаторе и им роздано. Наиболее заинтересованные молодые сотрудники Института добровольно и успешно сдали «зачет» по курсу. Он заключался в том, что я скрытно от них в недрах их же биоусилителей отпаивал с одной стороны какое-нибудь сопротивление или конденсатор так, что глазом это обнаружить было невозможно. С помощью контрольно-измерительной аппаратуры моим слушателям удавалось обнаружить дефект. Однако, как говорится, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Но об этом немного позже...

Прошло почти два года. никаких опытов в направлении обнаружения биополя я за это время поставить не мог. А вникать в существо физиологических исследований, проводившихся в Институте, мне было ни к чему. Однако я не терял надежды. Положение мое было как будто прочным. Впечатление о научных сотрудниках Института у меня уже вполне сложилось. Так же, как и об его директоре. Поскольку мне вскоре пришлось расстаться с ними, будет вполне уместно именно здесь поделиться этими моими впечатлениями. Тем более, что представляется уникальная возможность сделать это не по воспоминаниям почти полувековой давности, а по записи, сделанной тогда, когда я еще работал в Институте. Эту запись я обнаружил в случайно сохранившемся блокноте. Вот ее начало:

«16.8.1958 г.

Вот уже два года я работаю в Институте физиологии. Увы! Сколько еще раз в этой жизни мне суждено с волнением вглядываться в заманчивое завтра и спустя два года с иронией и скепсисом оглядываться на бесплодное вчера? Институт нормальной и патологической физиологии АМН СССР оказался типичным псевдонаучным «академическим» учреждением. Подавляющее большинство его сотрудников — случайные люди в науке, для которых ученая степень и теплое место в жизни являются смыслом и содержанием их «научной» деятельности. Ограниченность, зависть, склока, крохоборство, ползучая эмпирия и косность — вот отличительные черты этих горе-ученых. Несколько светлых голов (Саша Уголев, Борис Кулаев, Игорь Корниенко и кое-кто еще) не делают погоды — они буквально тонут в болоте посредственности. Правда, я познакомился в Институте с одним невзрачным на вид сотрудником по имени Нил Сараджев, который страстно интересовался опытами по передаче мыслей на расстоянии и собирал вырезки из научно-популярной литературы, описывающие эти опыты...»

На минуту прерву цитирование старой записи, чтобы пояснить современному читателю, что она была сделана через десять лет после печально знаменитой «Павловской сессии», на которой была разгромлена по указанию властей передовая советская физиология, возглавляемая академиком Орбели. Старшее поколение сотрудников Института было представлено главным образом победителями в этом разгроме и их приспешниками...

Теперь продолжу цитирование в той части, которая посвящена директору Института Владимиру Николаевичу Черниговскому: