Течёт моя Волга…

Во время гастролей по Сибири в феврале-марте 1970 года (в маршрут были включены Барнаул, Красноярск, Новосибирск, Кемерово и еще несколько городов) я видела, с какой безжалостной самоотдачей выполняла министр намеченную программу. С утра по две-три встречи с активом, ведающим вопросами культуры, затем поездки на предприятия, вечером — обязательное посещение театральных спектаклей, беседы с актерами — она живо интересовалась их творческими и бытовыми нуждами, тут же, на месте, оказывала помощь, решала актуальные, самые насущные проблемы.

За рубежом о Фурцевой говорили и писали как об авторитетной и эрудированной личности. Она обладала удивительной способностью общаться с аудиторией, располагать к себе слушателей. Помню, какой фурор произвела ее речь на конференции министров культуры европейских государств в Венеции в 1969 году, на открытии Выставки художественного творчества народов нашей страны в 1972 году в США. Мне довелось слышать жаркий спор Екатерины Алексеевны с французскими театральными и музыкальными деятелями (кстати, очарованными ею) об академических традициях оперного театра, о непреходящем значении западной и русской оперной классики, о развитии музыкальной культуры в странах Западной Европы.

Талант ее сказывался во всем, в том числе и в умении общаться с творческими людьми, натурами порой сложными, противоречивыми, своеобразными, в точном определении достоинств, успеха того или иного артиста в самых разных жанрах. Она, например, буквально боготворила Г. Вишневскую, поддерживала певицу, чем могла. Помогла ей в присвоении звания народной артистки СССР, давала рекомендации в зарубежные поездки, тогда как другие ждали годы; в 1971 году подписала представление о награждении ее самым высоким орденом страны — орденом Ленина (в компании с И. Архиповой и А. Огнивцевым). Да мало ли замечательного для культуры и ее деятелей сделала Екатерина Алексеевна! Только по злому умыслу или из конъюнктурных, шкурных соображений люди могут осквернять память о Фурцевой — теперь о покойниках на Руси говорят все, что заблагорассудится, особенно о тех, у кого в кармане был партбилет. Мои встречи с Фурцевой также не дают покоя некоторым новоявленным критикам и газетным обозревателям (так и хочется написать — «обосревателям»), делающим в своих омерзительных публикациях безапелляционные выводы о моих отношениях с Екатериной Алексеевной. Поэтому считаю своим человеческим и гражданским долгом рассказать о том, чему была свидетелем, находясь рядом с Фурцевой.

С Екатериной Алексеевной я познакомилась в начале 60-х на декаде искусств Российской Федерации в Казахстане, куда она прилетела во главе делегации. Помню, сидели мы где-то за столом, и после «Ивушки», которую я спела, Фурцева воскликнула: «Так вот вы какая, Людмила Зыкина!» А когда мы летели обратно, она поинтересовалась, как я буду добираться из аэропорта домой, есть ли у меня машина. Я ответила, что есть, хотя в те годы у меня ничего еще не было, и от предложения подвезти отказалась — не хотелось чем-то утруждать министра.

Я очень стеснялась ее, особенно первое время, да и потом мы никогда не были в приятельских отношениях, как это представляется некоторым авторам — хулителям Фурцевой. Мы с ней были разного возраста, и она мне своего сокровенного никогда не доверяла, я же с ней могла посоветоваться о чем-то, но никогда о чем-либо значительном не просила. Я всегда держала дистанцию во взаимоотношениях, поскольку она была для меня очень большим, государственного масштаба человеком. Я и сейчас прекрасно знаю свое место, всегда и везде, и потому границ доверия нигде не переходила и не перехожу.

Иногда я встречалась с Екатериной Алексеевной на фестивалях искусств, Днях культуры, юбилейных и правительственных концертах. На последних я старалась петь песни героико-патриотические, о Родине, о России, хотя мне удавались больше лирические. Я считала, что на такого уровня представлениях не следовало вдаваться в лирику, пока однажды Фурцева перед одним из концертов в Кремлевском Дворце не спросила:

— Люда, почему бы вам (она всегда обращалась на «вы», никого не звала на «ты») не исполнить «Ивушку» Григория Пономаренко? Она у вас, кажется, неплохо получается?

— Ой, Екатерина Алексеевна, — отвечала я, — как хорошо, что вы мне подсказали. У меня давно такое желание созрело, да все никак не решалась…

Она была искренним, добрым, отзывчивым человеком. Никогда не показывала свое превосходство над кем бы то ни было. Вот, дескать, я министр, а вы все — плебеи.

Фурцева никогда не пыталась кого-то обидеть, а если такое вдруг случалось, страшно переживала и обязательно извинялась за свою допущенную бестактность или ошибку. И сама старалась не вспоминать то, что приносило ей горечь.