Течет река Эльба

— Эрик, я должен сказать тебе правду, — начал тихим голосом Кока. — Если ты узнаешь — проклянешь меня, станешь презирать, ненавидеть. А ведь я тебя люблю, Эрик, очень люблю... Но я слабый человек, у меня нет воли. Мной всегда кто-то командовал. А ты... ты стала для меня родной, близкой. Без тебя я конченый человек, ничтожество, дрянь... Ведь я не знал настоящей любви... Я только читал об этом в книгах да видел в кино...

Эрна пододвинулась к Коке. Он схватил ее за руки, начал целовать. Потом ткнулся лицом в колени Эрны, и она почувствовала, как плечи его задрожали: Кока плакал. Пунке подняла его голову, взглянула в глаза.

— Перестань, распустил нюни-то, мальчишка! Ну, любишь, дуралей, а я, думаешь, нет?

— Но ты не смеешь меня любить, не смеешь, Эрна! — Кока сунул в карман руку, выхватил оттуда берет, потряс им перед лицом Эрны, надел на голову. — Я человек в синем берете, Эрна. Бей, казни, вешай — он перед тобой! Кока упал на колени, обхватил ее ноги, начал их целовать.

Признание Коки поразило Эрну, она растерялась, не знала, что делать. А Кока ползал у нее в ногах и твердил одни и те же слова: «Вот он перед тобой... Вот он перед тобой... Казни, милуй — весь перед тобой!»

Все плыло перед Эрной: и набережная, и пруд, и небо. Но все-таки она нашла в себе силы, чтобы вымолвить тихо и повелительно:

— Встань!

Кока повиновался.

— Взгляни мне в глаза. Взгляни, говорю!

Кока поднял голову и невидящими глазами посмотрел на Эрну.

— И это... правда?! — еле слышно спросила она.

Кока утвердительно мотнул головой:

— Это правда... Это правда, Эрна.

— Как ты... Как же ты посмел? Это же называется провокацией!.. Изменой... Преступлением... ты.... ты... — От нахлынувших чувств Эрна не знала, как назвать человека, которого всего лишь несколько минут назад, казалось, любила.

Коку колотил озноб. Он твердил: «Это правда... Это правда...»

Кока опять хотел было упасть на колени, но Эрна остановила:

— Не смей!

— Прости, Эрна! Прости. Попутали, окаянные. Попутали, нехристи. Простишь — послужу, как раб.

Эрна встала, прошла несколько шагов вдоль берега, резко повернулась к Коке. Он сидел на камне, маленький, жалкий, растерянный.

— Вот что. — Эрна подошла к нему вплотную. — Раз ты рассказал мне сам об этом мерзком поступке, значит, ты еще не окончательно потерянный человек. Сейчас же пойди в народную полицию. Продался — признайся дочиста.

— Ни за грош, ни за грош, — бормотал Кока.

— Искупи вину...

— Я хоть сейчас, хоть сейчас...

Два оранжевых язычка пламени вдруг блеснули из-за камыша, прогремели выстрелы. Эрна, повернувшись к озеру, заметила, как моторная лодка с людьми в белых спортивных костюмах мгновенно скрылась в зарослях ивняка. Эрна, покачнувшись, упала на берег. Рядом с ней, ткнувшись головой в песок, упал Кока…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Вот это и есть могила Прошки Новикова, — сказала Бригитта, кладя венок на плиту. — Жаль, мама сегодня не пришла. Она всегда в такие дни навещала Прошку. — Бригитта поправила венок, выпрямилась, посмотрела на лейтенанта Новикова.

— Неужели це твий батько, товарищ лейтенант? — спросил Данила Бантик. — Вот це дило! «Новиков Прохор Романович, автоматчик». Он, товарищ лейтенант, он!

Веселый тон Бантика мало соответствовал моменту. И девушки недовольно покосились на солдата. Усадили Прохора на скамейку.

— Пусть побудет один, — сказала Катрин и увлекла за собой подруг. Бантик пошел за девушками. Они ходили по кладбищу, поправляли цветы на могилах, посыпали песком тропинки.

Данила остановился у гранитного постамента, на котором возвышался советский танк. Прочитал: «Экипаж этой машины прошел с ожесточенными боями от Сталинграда до Эльбы. Он уничтожил несколько орудий, сотни гитлеровцев и заслужил почетное звание гвардейского». Дальше перечислялись фамилии танкистов: командир танка Сурков, механик-водитель Господарчук, наводчик Рахметов, заряжающий Жибуртович.

— В последний день войны погибли ребята, — грустно сказал Бантик.

— Да, — согласилась Герда.

— И экипаж многонациональный... Русский, украинец, белорус и, наверное, узбек. Молодцы хлопцы! Всем колхозом чертей били.

Герда насупила брови:

— Не чертей, а фашистов.

— А это все равно, — вставила Катрин и положила к подножию постамента букетик гвоздик.

— Молодые хлопцы. Совсем молодые. — Бантик снял фуражку, постоял молча.

Над кладбищем опускалась ночь. На высоком ширококроном платане, на самой его вершине, словно ребенок, проплакал филин.

— Данила, — сказала Катрин, — позовите Прохора. — Она зябко повела плечами.

Бантик, надев фуражку, пошел в глубь кладбища. Не дойдя нескольких шагов до могилы Прохора Новикова, остановился, прислушался. Филин, снова проплакав, захлопал крыльями, перелетел на клен, в листьях которого гасли последние краски вечерней зари.

Новиков сидел по-прежнему на скамейке, подперев лицо ладонями. Рядом с ним лежала фуражка, букетик алых полевых маков.

— Товарищ лейтенант, — тихо позвал Бантик. — Пора домой.

Прохор, очнувшись, резко встряхнул головой, поднял на Бантика глаза.