Течет река Эльба

— На самую суть замахнулись. — Разговоров поправил на столе фуражку, отложил ее в сторону. — Нам с Михаилом Михайловичем поручили вам доложить следующее. Первое. Если враг осмелится поднять меч на нашего друга Германскую Демократическую Республику, он должен получить отпор.

— Товарищ маршал, мы хоть сейчас по самолетам, — ответил Крапивин.

— Иначе мы и не представляем себе наших людей за рубежом родной страны. Второе. Это вам тоже надо знать. Военный совет отменил указания полковника Буркова. Кроме того, принято решение командиром авиационного соединения назначить полковника Сорокина Тихона Захаровича. Вот он сидит перед вами, прошу любить и жаловать.

Сорокин встал, вытянулся.

— Сорокин служил вместе с Покрышкиным, у него десять сбитых самолетов, командовал полком. Потом академия, диплом с отличием, — характеризовал маршал Тихона Захаровича. — Я думаю, он не подкачает. — Разговоров сделал паузу. — Что же касается полковника Буркова... Он подал рапорт. Попросился в запас. Поработал, спасибо ему... — Маршал взял фуражку, надел ее, сказал Крапивину: — А теперь покажите, на что вы способны. Пусть и новый командир посмотрит.

Все вышли на воздух. Солнце палило по-летнему, даже фиолетовые шапочки клевера нахохлились, истомились.

— Жарко у вас, — сказал маршал. — В Москве тоже жара. Ну что ж, сподручнее будет бить «мистера Икса», если он сунется... Кстати... — Разговоров остановился, и все окружили его... — Кстати, провокации назначены на семнадцатое июня.

— Понятно, товарищ маршал, — сказал Крапивин и попросил разрешения отпустить офицеров.

Разговоров кивнул.

— К самолетам! — приказал Иван Иванович. — Проверить еще раз готовность машин к боевым вылетам.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Они только что обошли почти весь город, большой, незнакомый, лежавший еще в развалинах, и теперь стояли посредине моста, перекинувшегося через Эльбу, широкую, спокойную.

Прохор Новиков оказался в этом городе совершенно неожиданно: здесь находится специальный русский госпиталь и его направили сюда на обследование — полковой врач посчитал, что он переутомился от полетов и ему надо дать хотя бы небольшую передышку. Он целую неделю живет в этих краях, сдает анализы, врачи обстукивают его грудную клетку, заставляют глубоко дышать, бьют молоточком по пяткам и коленкам и что-то пишут и пишут в большой лист, на котором выделяются набранные жирным шрифтом слова: «История болезни».

«К чему эти процедуры? — думал Прохор. — Ребята небо бороздят, а я по тылам ошиваюсь. Ведь здоров же, как бык здоров». Однажды так и выпалил врачу: «Не теряйте зря время, доктор, отправьте в часть». Куда там! Врач нахмурил брови, посмотрел поверх очков, сказал: «Вас, молодой человек, прислали обследоваться, а не докторами командовать». Пришлось смириться. Лишь попросил у врача разрешение после обеда по городу побродить. Знал Прохор, интересный этот город, художественная галерея здесь есть, памятники, дворцы...

Походил день, походил два — скучно стало. И решил он, была не была, дать телеграмму на Менцельштрассе, 12, Бригитте Пунке, вызвать ее сюда на воскресенье. Приехала. Благо, всю республику можно пересечь на автобусе за несколько часов. Дороги тут прекрасные. От города, где он служит, на Дрезден шоссе идет отличное.

Бригитта не была в Дрездене и очень обрадовалась приглашению. К тому же они давно не виделись, и она о многом передумала за дни разлуки.

Новиков встретил ее на автостанции. Она вышла из автобуса немного бледная, утомленная дорогой, но, как всегда, жизнерадостная, и, никого не стесняясь, повисла у него на шее. Прохор обхватил Бригитту за талию, поднял ее, поцеловал в щеку.

— Вот я и прискакала, — сказала она, передавая ему плащ и зонтик, а сама ловко открыла сумочку, вытащила расческу и зеркальце, поправила прическу. — Ну как, не страшна с дороги-то?

— Ты неисправима, Бригитта! — Прохор взял ее под руку, и они пошли по старому Дрездену.

Эта часть города лежала в развалинах. В самом конце войны американцы совершили несколько авиационных налетов на Дрезден и превратили его, особенно старую часть, в руины. Еще тогда все понимали, что для таких бомбежек не было никакой необходимости — гитлеровская Германия доживала последние дни.

— Жутко, — сказала Бригитта, показывая на развалины. По ее телу пробежал озноб. — Наш город полумертв, а тут еще страшнее. — Лицо Бригитты потемнело. — Неужели это может когда-нибудь повториться?

Подавленные, они шли молча, миновали мост, свернули налево.

— А вот художественная галерея, — сказал Прохор и крепко сжал Бригитте локоть. — Заглянем?

— Конечно, Прохор, побывать в Дрездене и не посмотреть картины...

Они ходили по залам, но у картин подолгу не задерживались. Полотен знаменитых художников тут еще не было, а новые работы не вызывали особого интереса. Для Прохора они были непривычны — на картинах сталевары выглядели какими-то безжизненными манекенами, а крестьянки — с грубыми лицами, мускулистыми, крупными руками и толстыми до уродства ногами — просто раздражали.