Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта

«Барон! Позвольте изложить вам вкратце все, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и я не мог относиться к нему равнодушно.

Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться в дело, когда сочту это нужным. Случай, неприятный во всякое другое время, выпутал меня из затруднения. Я получил безыменные письма. Я увидел, что пришла минута действовать и воспользоваться ею. Остальное вам известно. Я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что моя жена, удивленная такою пошлостью, не могла удержаться от смеха, и волнение, которое, может быть, она ощущала при виде этой возвышенной страсти, угасло в презрении самом спокойном и вполне заслуженном. Вы позволите мне сказать вам, господин барон, что роль ваша во всем этом деле была не из самых приличных. Вы, представитель коронованной особы, были отеческим сводником вашего ублюдка или величающего себя таким. Все его поведение (впрочем, довольно неловко) было, вероятно, направляемо вами: вероятно, вы подсказывали ему жалкие любезности, в которых он рассыпался, и пошлости, которые он писал. Подобно старой бесстыднице, вы подстерегали жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего сына и когда он, больной любострастной болезнью, сидел дома за лекарствами, вы говорили, что он умирает от любви к ней, вы ей бормотали: „Отдайте мне моего сына“. Вы помните, что после всего этого я не мог терпеть, чтобы какие-нибудь сношения существовали между моим и вашем семейством, только на этом условии я согласился оставить без последствий это грязное дело и не опозорить все в глазах вашего и нашего дворов, на что имел право и намерение. Я не хочу, чтобы жена моя выслушивала ваши отеческие увещания. Не могу дозволить, чтобы сын ваш, после гнусного своего поступка осмеливался еще с ней говорить, и того менее ухаживать за нею и отпускать ей казарменные каламбуры, разыгрывая нежно преданного и несчастного вздыхателя, тогда как он ни что иное как мерзавец и шалопай, так, я вынужден просить вас, г. барон, прекратить все эти уловки, если желаете избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не отступлю. Имею честь быть и проч. А. Пушкин».

Геккерн назвал направленное ему письмо «чудовищным собранием гнусности», констатировав при этом, что при такой ситуации «дуэль не могла не состояться». Речь шла о смертельной дуэли. Пушкин не собирался умирать, он хотел убить Дантеса, и его не устраивало просто обменяться с ним ритуальными выстрелами.