Течет река

Когда впервые мы оказались здесь, и в нашей квартире, и в других жили люди самые разные, но близкие по своим профессиональным интересам и образу жизни. Потому и возможно было существовавшее в доме сообщество, которое впоследствии, по мере того, как состав жителей изменялся, рассеивалось и исчезало. Достойным и в каком-то смысле патриархальным было семейство доктора Варшавского. Правда, прожил он рядом с нами недолго, но в памяти остался как очень видный и вместе с тем скромный человек, появлявшийся в общественной кухне чрезвычайно редко, но неизменно в темной пижаме по утрам, а днем — в костюме с жилетом, галстуком, вычищенных башмаках. Пенсне блестело, белые манжеты сорочки отглажены, воротничок плотно прилегает к розовой шее. На работу он уходил в элегантном пальто, с портфелем и зонтиком. Часто уезжал на извозчике, поджидавшем его в переулке, возвращался домой точно к пяти часам, и прислуга, приходившая ежедневно, была уже готова с обедом. И жена Ильи Ивановича Варшавского была красива, спокойна, двигалась плавно, говорила приятным голосом. А уж дочь вовсе была красавицей, на которую все на Горбатке любовались, когда она вместе со своей девочкой отправлялась на прогулку. Зять Варшавских часто куда-то уезжал, и чем он занимался, известно не было. Вскоре это семейство покинуло принадлежавшие им комнаты, и на их место переселилась наша семья, что опять-таки было событием существенным. Теперь у нас было уже две комнаты — площадь их составляла 23 кв.м. Первая комната побольше, она была проходной, вторая — маленькая. Окно первой выходило в проход между двумя флигелями, и света в ней было маловато, окно второй смотрело в переулок, виден был Чурмазовский дом, дровяной склад (потом на его месте появился фабричный цех, а, вернее, просто двор, где изготовлялись краски, увозившиеся в больших железных бочках), а за ними — берег реки.

Агнесса Иосифовна Штейнер семьи не имела, жила одна, о родственниках её известно было лишь то, что их почти и не было, за исключением одной жившей в Москве племянницы, очень редко навещавшей свою тетушку, но отношения между ними были тёплые. У Агнессы, как звали её соседи, был лишь один, регулярно появлявшийся у нее, друг — Владимир Александрович Гандер, именовавшийся «профессором». Приходил он каждую неделю, но не со двора через «чёрный» ход, как все остальные, а через парадную лестницу. Для этого был проведен специальный электрический звоночек в виде почти незаметной кнопки у парадной двери. Заслышав его, Агнесса спускалась вниз, отпирала парадную дверь и вместе со своим гостем поднималась в переднюю. На кухне звонка слышно не было. Владимир Александрович Гандер, как уразумела я позднее, был редактором в издательстве, в Учпедгизе. Редактировал он учебники для специальных школ, в которых учились слепые, глухие и умственно отсталые дети. А поскольку и мама моя, окончившая в начале 30-х годов дефектологический факультет Московского пединститута, работавшая учительницей во вспомогательной школе (школа была в Волковом переулке на Красной Пресне), а затем ставшая сотрудником Института дефектологии и преподавателем деф-фака Московского пединститута, —поскольку мама моя тоже писала учебники и всякого рода учебные пособия и для школьников, и для студентов, то с редактором Гандером она была хорошо знакома. Агнесса нередко приглашала ее, когда приходил Владимир Александрович. Они ужинали, пили чай с пирожными, память об удивительном вкусе которых сохранилась и у меня. Велись разговоры, обсуждались новости издательской жизни, рассматривались вышедшие новые книги. Было всегда приятно сидеть в комнате Агнессы. Здесь все было просто, но красиво: большое прямоугольное зеркало в золотой раме над широким диваном, изящный письменный столик на несколько изогнутых ножах и с загородочкой, идущей вдоль противоположной по отношению к его передней части стороны, с маленьким двухэтажным ящичком, прикрепленным у левого уголка, а на этом ящичке — красивая хрустальная ваза с цветами, приносимыми профессором (теперь этот столик стоите комнате у моей сестры Марины); большой ковёр на полу; картина в простенке между двумя окнами — лесной пейзаж при закате солнца; два кресла на изогнутых деревянных ножках; небольшой обеденный стол и гардероб. Скромная железная кровать, покрытая белым покрывалом. Книг нет. Красивый абажур, свисающий в центре комнаты. Все это запомнилось чётко, вплоть до некоторых мелочей, потому что казалось мне тогда торжественно красивым. Помню, например, стеклянный кубик, стоявший на письменном столике, костяной нож для разрезания книжных страниц, тюлевые занавески на окнах и очень тонкие, почти прозрачные чайные чашки и блюдечки с изображением сельских видов — избушки, садики, козочки, а ещё маленькие хрустальные розеточки для варенья.

Мне пять лет. Моя фамилия – еще Кузьмина, 1930 г