Течет река

Неожиданно ярко и пышно цветут деревья перед свежевыкрашенными фасадами домов. Звуки рояля несутся из широко раскрытого окна. На перекрестке, перед овощной лавкой — лоток с грудой капустных кочанов, помидоров и лука. Доска объявлений у входа в крохотный книжный магазин, где вместе с детективами в пестрых обложках продаются блестящие леденцы, пестрит аккуратными бумажными табличками, сообщающими о продаже мало поношенной пары женских туфель, детской коляски и кожаного поводка для собаки средних размеров.

За углом, в том месте, где Келсо-плейс, поворачивая, делает петлю, живут де-Пинто. Прежде в этом низком каменном доме размещались конюшни. Теперь здесь живут люди. Жилище каждого оборудовано в соответствии с его достатком.

Источники доходов супругов де-Пинто не очень ясны. Очевидно одно: они далеко не обильны. Должно быть, скромное наследство, поученное Руфусом от родителей, составляет основу шаткого благополучия этого неунывающего семейства. Впрочем, у де-Пинто нет детей, а потому нет и семьи в настоящем смысле этого слова. Но зато есть у них нечто другое, что вот уже в течение шести лет прочно цементирует их счастливое супружество, — неиссякаемое чувство юмора по отношению друг к другу и ко всему окружающему, а также поразительная несхожесть их характеров.

Руфус — художник, и ему уже за шестьдесят. Нельзя утверждать, что он преуспел на избранном им пути творческих дерзаний. Но живописи он предан и без неё существование своё не мыслит. Говорит он мало, и почти никогда — о себе. Невысокий, нескладный, с большой круглой лысой головой, кривовато посаженной на короткую шею, он постоянно торчит перед своим мольбертом. Сосредоточенно сопит, фыркает и, забыв обо всем на свете, творит.

Руфус из той породы людей, внутренний мир которых дает им больше, чем окружающий их мир внешний. И вместе с тем его не назовешь «отрешенным». Отчужденность его взгляда обманчива. Веселые насмешливые искорки, вспыхивающие в зеленых, по-рыбьи выпуклых глазах под толстыми стеклами очков, убеждают в том, что от взгляда Руфуса ничто не ускользает. Просто он не утруждает себя и не обращает внимания на то, что ему не интересно. Эта стойкость к относительным соблазнам повседневности выработалась у него благодаря необходимости устоять перед чарами великолепной мадам де-Пинто. Испытав однажды силу их воздействия, Руфус где-то в глубине души, вначале, может быть, и не совсем осознанно, а потом вполне сознательно и очень стойко решил бороться за свою независимость, за эфемерную мужскую самостоятельность. Все в нём показывало, что он сам себе хозяин: и устойчивая небрежность костюма — к внешности своей Руфус был глубоко безразличен, — и ничем не сдерживаемая непосредственность манер, и внезапная озорная вольность выражений Как истинный англичанин, он готов был склонить голову перед традициями, но как художник и натура творческая, он в гораздо большей степени создавал свои собственные традиции, которым и следовал. Одна из них заключалась в стойкой приверженности к весьма оригинальному в своей неповторимой живописности костюму. Широкие чёрные брюки из основательно промасленной и замызганной ткани, меньше всего похожей на шерсть, отличались тем, что между их правой и левой половинами не было никакой согласованности в отношении длины. Что касается пиджака, то его можно было бы назвать коричневым, но лишь при электрическом свете или при отсветах пламени камина. При дневном освещении пиджак Руфуса мог бы быть назван скорее радужным. Все краски палитры смешались на нем, впитались в ткань, слегка потускнели, поблекли со временем, но не утратили своего колорита. На этом фоне любой галстук мог показаться невзрачным. И потому у Руфуса не было никакой необходимости задумываться над цветом этой традиционно необходимой части мужского туалета. Раз и навсегда он остановился на черном и больше не утруждал себя на протяжении последних сорока лет размышлениями о каких-либо иных вариантах И даже тогда, когда в жизнь Руфуса вошла Олив, никаких изменений в его костюме не произошло.