Течет река

Понятие «пристальное чтение», а на английском языке — close reading — постепенно входило в наше литературоведение, потом укрепилось в нём позднее, чем на Западе. Впервые о такого рода чтении я узнала только в 60-е годы из работ К. Брукса «Критики-формалисты» (1951) к А. Ричардса «Практическая критика» (1929), названия которых нашла в картотеке Ленинской библиотеки, где работала почти каждодневно. Сложные теоретические суждения Брукса и методические рекомендации Ричардса по существу сводились к тому, что читать текст надо очень внимательно, всецело сосредоточившись на «словах на бумаге», не отвлекаясь ни на какой контекст, и только тогда откроется значение всех нюансов текста, его глубина. Руководствуясь этими, в сущности, немудреными правилами, я решила их проверить на практике. И вот однажды в солнечный день февраля 1969 года, когда была свободна от занятий, лежа на диване, просматривая накопившиеся у меня сборники статей разных вузов, натолкнулась на одну попавшую на глаза статью в сборнике Пермского университета, номер которого запомнила навсегда — №145, — о романах Моэма. О Моэме мне и самой приходилось писать в ряде статей и в диссертации. Название статьи — «Трагическое в романах Сомерсета Моэма «Луна, и грош» и «Раскрашенная вуаль». Оба эти романа были написаны в 1920-х годах, а потому и прочитать о них было для меня не только интересно, но и необходимо — ведь это мой период в истории английского романа. Имя автора статьи — Г. В. Аникин— мне не было известно, хотя всех преподавателей зарубежной литературы Пермского университета я знала. Кто же этот Аникин, может быть, аспирант? Принялась читать, помня о предложенных Ричардсом методах чтения. Обстановка в доме для пристального погружения в текст самая благоприятная: покой и тишина, ничто не отвлекает.

Чем больше углублялась в текст, тем больше понимала, что писал эту статью не аспирант. Мне даже показалось, что я знаю автора, кажется, встречалась и говорила с ним , но забыла, где и когда. Остановилась, прервала чтение, но вспомнить о такой встрече не смогла. Однако вспомнила о том, что «никакой контекст» и не нужен, а следует сосредоточиться. Двигаюсь дальше и все больше поражаюсь тому, как близки мне высказываемые автором суждения и мысли, как о многом думаю так же. «Да, — говорю себе, — в романах Моэма 20-х годов, как и утверждает Аникин, «трагические мотивы его ранних произведений перерастают в трагедию целой жизни человека». Да, в этих романах передано «ощущение неблагополучия современного мира, изображено «трагическое одиночество человека, который порывает с филистерской средой современной Англии и уезжает на Восток»; согласна я и с тем, что в романах «Луна и грош», «Раскрашенная вуаль» «нет подлинно эпического и героического», а также и с отмеченной автором статьи связью Моэма с философией Спинозы; согласна и со многим другим.

Пыталась узнать, кто Аникин, где он работает. Сначала мне сказали, что он не из Перми, а из Свердловска. Потом это не подтвердилось. Знакомая мне по аспирантским годам Лидия Клейн, работавшая в Свердловском пединституте на кафедре зарубежной литературы, сказала, что не знает «никакого Аникина». А преподаватель математики Свердловского университета мог сообщить только о том, что «кажется, Аникин вернулся», но откуда и куда, он не знает, с ним не знаком.

В двадцатых числах того же февраля (и бывают же такие совпадения!) позвонили мне из Министерства образования с просьбой поехать в краткую командировку в Свердловск, в пединститут, с целью «познакомиться с подготовкой научных кадров через аспирантуру». Я сразу же согласилась. Договорилась с сестрой своей, что Анюта в эти дни будет жить на Дорогомиловской, а ухаживать за мамой будут она и Мария Андреевна, считавшая, что и мне полезно хоть на несколько дней оторваться от работы и, как она сказала, «проветриться». Выяснив необходимое, я снова принялась за чтение все той же статьи, окончательно утвердившись в правильности принятого решения: ехать в Свердловск и найти Аникина.

Выехали утром в последний день февраля. Уезжать обратно должны 4 марта. Сразу же отправились в пединститут, шли к нему по большой и широкой улице, мимо высоких солидных зданий, красивых витрин магазинов. Самое первое впечатление, сложившееся у меня в то утро от города, было связано не только с освещенной солнцем улицей, по которой мы шли, но и с каким-то необычным, исходившим как бы из-под земли приглушенным шумом. Казалось что работали скрытые под землей машины невидимых заводов и фабрик.