Течет река

Рано утром сели на поезд на Белорусском вокзале, направлявшийся до Смоленска, проехали Гжатск, который позднее стал называться Гагарин, потому что здесь родился первый космонавт нашей планеты, и через несколько часов вышли в Вязьме. На привокзальной площади погрузили свой багаж в грузовик, забрались в кузов и двинулись по дорогам Смоленщины к райцентру Андреевску. Багаж наш невелик, но тяжел: везли продукты — крупу, сахар, консервы, подсолнечное масло, везли одежду для Лены — сестры Кости — и его двенадцатилетнего братишки Юры, везли гостинцы и для них, и для соседей. В Андреевске пили квас, продававшийся в палатке, зашли в магазин с пустыми полками, купили спички. Потом подвернулась подвода, на неё погрузили свои пожитки и тронулись в сторону Больших Вязем. Правда, взявший нас дядька сразу сказал, что до самой деревни довезти нас не сможет, потому как надо ему успеть заехать к куму и взять гроб, а потом отвезти гроб в деревню Сушилки, обернувшись до вечера. Ехали часа два, минуя ухабы и рытвины, вдыхая запах лугов, любуясь голубизной цветущего льна. Доехали до перекрестка, откуда шел путь на Сушилки, выгрузили свои вещички и стали ждать оказии. Она подвернулась в виде полуразвалившейся телеги, полуживой лошаденки и совсем пьяного мужичонки, горланящего песни. Он охотно и весело перекидал все узлы в телегу, выделил место для меня и Марины, а Косте предложил сопровождать нас пешком, боясь, что кляча его всего не выдержит. Он, если бы смог, и сам шел рядом с подводой, но понимал, что идти не может по причине «перебора». Кляча, как скоро выяснилось, тоже идти почти не могла. Пришлось и нам с Мариной с телеги слезть. Но путь не был долгим — километра два, не больше. Доехали. Выгрузились у крыльца магазинчика. Осмотрелись. Костя сказал, что до дома его в Больших Вяземах уже совсем близко, деревня видна, до неё рукой подать, мы дойдем туда минут за двадцать, а пока передохнем. Показал он нам выкрашенный зеленой краской бревенчатый длинный дом, в котором была школа. Здесь он учился. Сейчас каникулы, и школа заперта. На двери замок. Рядом флигель. В нём магазин. Тоже закрыт. Торгуют с утра, когда привозят хлеб. Два сарая. Пустая собачья будка. И никого не видно. Безлюдное места. Аллея из высоких лип тянется от школы к полю. Колодец с ведром на цепи. Попили воды. Посидели на крылечке. Он сказал, что в этой усадьбе жил раньше помещик, но главный дом сгорел, когда помещик уехал куда-то за границу во время революции, а остались только эти строения. Они очень старые, но самое большое из них для начальной школы годится, а семилетка — в другой деревне, десятилетка — в райцентре.

Направились по проселочной дороге к Большим Вяземам. Нести сразу все узлы оказалось слишком тяжело. Перетаскивали частями: возьмем часть нашего багажа, перетащим на некоторое расстояние, положим, вернемся за оставшимися вещами и их поднесем. Так и дошли до стоящего на самом краю деревни Костиного дома. Хоть и называлось это место Большие Вяземы, стояли здесь всего шесть домов. Было больше, но в войну их сожгли немцы. Они были в этих местах. И от других деревень осталось немного. Москва стоит, а Париж сожгли совсем. Москва и Париж — названия двух деревушек, стоящих на противоположных берегах протекающей здесь реки. Она не широка и уже видна при подходе к Вяземам. И река эта — Днепр. Здесь его истоки, а далее вольно и мощно течет он через Россию к Украине.

Выбегает из дома мальчишка, бежит нам навстречу, кидается к Косте. Это — Юрка, его младший братишка. Выбегает из сарайчика Лена. Ей лет семнадцать, может, побольше. Совсем светлые волосы под косынкой, голубые глаза, она плачет, говоря, что от радости Поднимаемся на крылечко, входим в сени, в комнату. Лена ставит самовар, а Юрка вытаскивает из шкафчика чашки, приносит крынку молока. У них есть корова. Есть две грядки во дворе: больше нельзя по колхозным правилам иметь грядок на своём дворе. Да и дворик совсем крохотный, да и изгороди-то нет: повалилась. Есть петух и три курицы. Есть цыплятки, осталось от двенадцати восемь. Завели бы поросенка, да кормить нечем. Лена работает в колхозе, а Юрка пока остается на хозяйстве дома. Хотел бы пойти в пастухи, но возьмут только на следующий год. Сейчас пастух есть. Когда была жива мать, все шло как-то лучше, а сейчас Лене трудно, да и боязно без мамы, сиротливо. Она так рада, что мы приехали. Будут знать, что не забывают родные, есть у неё поддержка. Юрка ничего не говорит.