Техасский рейнджер

Билли свысока окинул взглядом говорившего:

- Что ж, придется тебе поймать того, другого, чтобы доказать справедливость своих слов. Sabe, приятель? А теперь я готов поспорить с любым из присутствующих на те полсотни, которые я выиграл, что спугну этого голубя одним камнем!

Никто не согласился принять пари.

- Ладно, тогда я спорю с любым из вас, что он не сможет спугнуть голубя с первого броска!

Не имея оснований сомневаться в успехе, игроки полезли за кошельками, никоим образом не смущаясь высокомерными и насмешливыми намеками на то, что а в одиночку, мол, они с ним не справятся. Камень бросили. Голубь не улетел. После этого, как Билль ни пытался, ему так и не удавалось больше склонить своих приятелей ни к какому пари.

Он увеличивал предлагаемые ставки, но безрезультатно. Казалось, он уже совсем было отчаялся придумать какое-нибудь совершенно необычное и заманчивое пари. Но тут на тропе вдоль реки показался маленький оборвыш тощий, заморенный, исключительно жалко выглядевший мальчишка-мексиканец. Билль подозвал его и высыпал ему в ладони полную пригоршню серебряных монет. Растерявшийся от неожиданности, утративший дар речи мальчишка пошел своей дорогой, прижимая к груди неожиданно свалившееся на него богатство.

- Бьюсь об заклад, что он потеряет несколько монет, пока доберется до дороги, - объявил Билль. - Спорю, что он бросится наутек. Эй, поторопитесь вы, трусливые игроки!

Биллю не удалось заинтересовать ни одного из своих приятелей, и он погрузился в угрюмое и мрачное молчание. Как ни странно, но хорошее настроение его улетучилось, несмотря на солидный выигрыш.

Дьюан приглядывался к хмурому бандиту, поражаясь ему и пытаясь предугадать, что у того на уме. Эти люди были более изменчивы, чем дети, так же непостоянны, как вода, и столь же опасны, как динамит.

- Билль, спорю на десятку, что тебе не удастся пролить ни капли из ведра, которое тащит вон тот пеон, - лениво произнес один из бездельников по имени Джим.

Голова Билля быстро поднялась, как у ястреба, завидевшего добычу.

Дьюан перевел взгляд с Блэка на дорогу и увидел хромого пеона, ковыляющего с жестяным ведром к реке. Это был полубезумный индеец, ютившийся в убогой лачуге, время от времени выполняя для мексиканцев разные мелкие работы. Дьюан частенько встречался с ним.

- Джим, я принимаю пари, - ответил Билль.

Что-то необычное - возможно, резкость, прозвучавшая в его голосе, заставило Дьюана обернуться. Он уловил непривычный блеск в глазах у бандита.

- Э-э, Билль, слишком далеко для прицельного выстрела, - сказал Джаспер, когда Билль, опершись локтем о колено, прицелился из своего тяжелого длинноствольного кольта. Расстояние до пеона составляло шагов пятьдесят и было слишком большим даже для самого классного стрелка, чтобы попасть в движущийся объект такой незначительной величины, как ведро.

Дьюан, обладавший поразительной способностью точно определять правильность прицела, был уверен, что Блэк взял слишком высоко. Один лишь взгляд на грубое жестокое лицо, напряженное и потемневшее от прилива крови, подтвердил подозрения Дьюана в том, что бандит целится вовсе не в ведро. Дьюан вскочил и выбил из его руки готовый уже выстрелить револьвер. Другой бандит подхватил оружие.

Ошеломленный Блэк свалился навзничь, растерянно оглядываясь по сторонам. Лишенный своего оружия, он превратился в совершенно другого человека, или же его привели в замешательство неожиданные и решительные действия Дьюана. Молча и угрюмо он повернулся и пошел прочь, даже не требуя, чтобы ему вернули его револьвер.

Глава 8

Дьюан поймал себя на мысли о том, какой разительный контраст с его душевным состоянием составляет вечер этого дня.

Солнечный закат медленно умирал в золотом великолепии над далекими вершинами мексиканских гор; медленно надвигались сумерки: легкий ветерок, прохладный и освежающий, дул от реки; позднее воркование голубей и позвякивание колокольчиков на шее у коров были единственными звуками, нарушавшими тишину; безмятежный мир и покой царили над долиной.

В душе у Дьюана бушевала буря. Третья по счету стычка с представителем бандитского клана вывела его из равновесия. Она не закончилась трагически, но была достаточно опасной. Лучшая часть его натуры убеждала его в том, что лучше умереть, чем продолжать сражаться или выступать против этих несчастных, невежественных, диких людей. Но нетерпимость ко всякой несправедливости была в нем настолько велика, что подавляла все доводы рассудка и совести. Он не в состоянии был противостоять ей. Он ощущал, как что-то постепенно отмирает внутри него. Он страдал. Надежда, казалось, навсегда покинула его. Отчаяние окончательно одолевало его и ввергало в безудержную тоску, когда он вдруг вспомнил о Дженни.