Техасский рейнджер

— Да, Бак Дьюан! — возбужденно повторил Нелль. — Именно он — знаменитый стрелок с реки Нуэсес! Тот самый одинокий волк, чей двойной выстрел можно прикрыть одним пиковым тузом! Ты и я — мы оба тысячу раз слышали о нем, не раз упоминали о нем в разговоре. И вот он здесь — перед тобой! Поггин, ты поддерживал нового дружка Флетчера, Бака Дьюана! Не будь меня, он обвел бы вас обоих вокруг пальца. Но я узнал его. И я знаю, почему он явился сюда. Чтобы взять на прицел Чизельдайна, тебя, меня! Ба! Не говори мне, что он хотел присоединиться к банде. Ты знаешь профессиональных стрелков, ты сам один из них. Разве тебя не мучает постоянное желание убить кого-нибудь? И разве тебе не хочется встретить наконец настоящего противника, не хвастливого зазнайку? Это болезнь всех профессиональных стрелков, я знаю. Так вот — Дьюан стоит перед тобой, вызывает тебя! И когда я назвал его имя, что должен был бы сделать ты? Чего ожидал бы хозяин — да и любой из нас! — от знаменитого Поггина? Разве ты выхватил револьвер, так же быстро, как ты это делал всегда? Нет ты просто оцепенел! А почему? Потому что перед тобой человек, выдержке и нервам которого ты мог бы позавидовать. Потому что тебе известно, какие чудеса он проделывает с револьвером, а ты любишь жизнь. Потому что и ты, и я, и любой из нас здесь должен выступать против него один на один, каждый сам за себя. Если мы все вместе откроем по нему огонь, мы убьем его. Разумеется! Но кто начнет? Кто захочет быть первым? Кто заставит его схватиться за револьвер? Только не ты, Поггин! Ты готов предоставить эту честь более мелкой сошке — мне, например, — дожившей до того, чтобы увидеть, как ты струсил! Такое случается однажды с любым стрелком. Ты встретил равного себе противника в Баке Дьюане. И, Бог свидетель, я рад этому! Потому что наконец я показал всем, чего ты стоишь!

Хриплый, насмешливый голос прервался. Нелль отступил на шаг от товарища, которого ненавидел. Покрытый испариной, измученный, осунувшийся, он весь дрожал от возбуждения, но выглядел величественно.

— Бак Дьюан, ты помнишь Хардина? — спросил он едва слышал голосом.

— Да, — ответил Дьюан, и мгновенное прозрение подсказало ему намерения Нелля.

— Ты встретил его… заставил его взяться за оружие… и убил его?

— Да.

— Хардин был моим лучшим другом!

Челюсти его туго сомкнулись, а губы сжались в тонкую прямую линию.

Комната погрузилась в молчание. Не стало слышно даже дыхания. Время слов миновало. В этой долгий момент тревожного ожидания тело Нелля постепенно напрягалось, и в конце концов он перестал дрожать. Он пригнулся. Глаза его сверкали яростным огнем.

Дьюан наблюдал за ним. Он ждал. Он уловил мысль Нелля — момент, когда его напряженные мышцы дрогнули, сбросив оцепенение. Тогда он выхватил револьвер.

Сквозь дым выстрела он увидел две красные вспышки пламени. Пули Нелля с тупым стуком врезались в потолок. Он упал с криком, словно дикий зверь, смертельно раненный охотником.

Дьюан не видел, как умирал Нелль. Он смотрел на Поггина. А Поггин, словно громом пораженный, ошеломленно глядел на распростертого на полу товарища.

Флетчер бросился к Дьюану, держа руки высоко поднятым вверх.

— Убирайся отсюда, проклятый лжец, или тебе придется убить также и меня! — кричал он. Все еще с поднятыми руками, он плечами и всем телом вытолкал Дьюана из комнаты.

Дьюан вскочил в седло, пришпорил лошадь и умчался прочь.

Глава 23

Дьюан вернулся в Фэйрдейл и разбил лагерь неподалеку в мескитовых зарослях, где и скрывался до двадцать третьего числа. Эти несколько дней показалась ему вечностью. Он постоянно думал о том, что минута, когда он обязан будет навлечь позор на Рей Лонгстрет, медленно, но неотвратимо приближается. За время своего бесконечного ожидания он познал, что такое любовь и долг. Когда, наконец, наступил намеченный день, он помчался как безумный вниз по крутому склону, перепрыгивая через валуны, с треском ломясь через заросли кустарника, и в ушах его звучал не только свист ветра. Какая-то тяжкая обуза висела на нем.

Одна сторона его сознания, похоже, была неизменно направлена на осуществление твердой цели, в то время, как другая представляла собой беспорядочное скопление торопливых отрывочных мыслей и чувств. Он никак не мог успокоиться. Почти бессознательно он все быстрее и быстрее гнал свою лошадь. Энергичные действия, казалось, ослабляли гнетущее, подавляющее настроение, детали его менее тягостным. Но чем дальше он продвигался вперед, тем труднее ему было продолжать путь. Неужели он вынужден будет отвернуться от любви, счастья, а возможно, и самой жизни?